Сказанное Добрыней произвело впечатление на новгородцев, которые разошлись с веча взволнованные и озадаченные. Призыв посадника и тысяцкого о сборе войска и о немедленном изгнании киевской дружины из Новгорода вече не поддержало.
Боярин Туровид хвалил Добрыню за красноречие, погасившее озлобленность новгородского люда.
Когда стемнело, люди разошлись по домам. Большой город, раскинувшийся по обе стороны Волхова, понемногу затих. Однако эта тишина была обманчива. Киевская дружина расположилась на ночь на Торговой стороне Новгорода, где в основном проживали ремесленники, мелкие торговцы и чужеземные купцы. Киевляне заняли старое княжеское подворье и постоялые дворы, расположенные вблизи от торговой площади. Три сотни киевлян ночевали прямо на ладьях, стоявших в ряд у причала. По приказу Добрыни воины на судах выставили дозорных и держали оружие под рукой.
Добрыня был уверен, что Угоняй и Ходислав сделают все, чтобы силой выбить киевлян из Новгорода. На их стороне были местные жрецы и большинство бояр.
* * *
Поздно вечером в тереме боярина Туровида собрались на совет его друзья и дальние родственники, все те, кто был готов принять крещение по доброй воле, но опасался мести со стороны тысяцкого и посадника. Сходились эти люди в дом Туровида, расположенный на Неревской стороне Новгорода, по-тихому, без лишней огласки. Туровид, как тесть Добрыни, пользовался уважением среди новгородской знати, с ним многие хотели дружбу водить, зная о могуществе его зятя.
Собравшиеся сидели в трапезной вокруг длинного стола, на котором стояли масляные светильники, озарявшие просторный покой с бревенчатыми стенами и с массивными потолочными балками желтоватым неярким светом. В разгар беседы вдруг раздался громкий стук в дверь и топот ног на крыльце. Привязанные в углу двора собаки подняли злобный лай.
— Это, наверно, пришел Чурослав, — сказал чернобородый боярин Собин. — Я говорил с ним сразу после веча, он тоже не хочет враждовать с князем Владимиром.
Туровид позвал челядинца из соседней комнаты и велел ему впустить еще одного позднего гостя.
— Впусти токмо Чурослава, а слуги его пусть во дворе останутся, — бросил Туровид вослед расторопному челядинцу.
Боярин Брусило, сидевший напротив Туровида, заговорил было о том, что поутру надо вновь ударить в вечевой колокол, продолжая свою прерванную мысль. Однако шум в сенях и чей-то громкий предсмертный вскрик заставили Брусило умолкнуть на полуслове. Почуявший опасность Туровид вскочил из-за стола, метнувшись к дверям. Он рванул дверное кольцо на себя и невольно попятился назад. За порогом в полумраке стоял посадник Ходислав с обнаженным мечом в руке.
— Эге! Похоже, мы вовремя пожаловали! — с усмешкой произнес Ходислав, войдя в трапезную. — Мир вам, люди добрые! О чем рядите-кумекаете?
Темный переход, ведущий из сеней в трапезную, наполнился гулом торопливых шагов. Следом за посадником в покой ввалились семеро бояр во главе с тысяцким Угоняем. Все они были вооружены мечами и кинжалами. Среди них находился и боярин Чурослав.
— Ну, что молчите, соколики? — проговорил Угоняй, вытирая тряпкой окровавленный кинжал. — Вижу, не рады вы нам.
— Как ты посмел моего челядинца убить, негодяй? — гневно бросил тысяцкому Туровид.
— У меня на пути встал твой холоп, вот и поплатился жизнью, — с дерзкой ухмылкой ответил Угоняй, убирая кинжал в ножны. — Так со всяким будет, кто мне дорогу преградить посмеет.
— Сядь, Туровид, — сказал Ходислав, — в ногах правды нет. Продолжайте свой совет, други мои. Мы тоже послушаем ваши речи. — Ходислав обошел вокруг стола, заглядывая в лицо каждому из сидящих за ним. — Вдруг ваши намерения совпадают с нашими, тогда мы объединим наши усилия на благо нашему городу.
— Я и мои друзья надумали подчиниться воле князя Владимира, — промолвил Туровид, опустившись на стул. — Воля князя — закон, а посему спорить тут не о чем.
— А самодурство князя тоже закон? — сердито заговорил Ходислав, продолжая расхаживать вокруг стола, положив меч себе на плечо. — Не слишком ли много воли себе взял князь Владимир! Пусть он помыкает киевлянами как хочет, а нас, новгородцев, пусть оставит в покое. Княгиня Ольга, приняв крещение, тем не менее не принуждала Русь ее примеру следовать. При Ольге всяк был волен сам решать, какому богу молиться. А мальчишка Владимир нацепил крест на шею и на дедовских богов руку поднял, за это в былые времена живьем на костре сжигали!
— Былые времена миновали, посадник, — спокойно сказал Туровид. — Теперь новые времена пришли. Лучше гнуться, чем переломиться.
— Ну, с тобой все понятно, приятель, — обронил Ходислав с оттенком неприязни, задержавшись возле Туровида. — Ты — родня Добрыне, а значит, и князю Владимиру. На чьем возу сидишь, тому и песенку поешь.
— А вы-то почто соблазнились верой Христовой, братья? — вставил тысяцкий Угоняй. — Брусило, ты меня удивляешь! Собин, уж тебе-то не к лицу киевскому князю кланяться! А тебе, Трегуб, и подавно. От тебя, Своймысл, я этого не ожидал.
— Чего с ними толковать, в ножи их! — рявкнул боярин Чурослав.
— Верно! — поддержал его боярин Щерб, застывший в дверях с топором в руках. — Порубить этих прихвостней киевских, и дело с концом!
— Э, братья, не кипятитесь! — повысил голос Ходислав. — Всякая распря меж нами лишь на руку Добрыне будет. Лучше нам договориться миром.
На женской половине Туровидова терема тоже горели масляные светильники. Жена Туровида, боярыня Милонега, пребывала в сильнейшем беспокойстве, услышав снизу из прихожей короткий предсмертный вопль холопа-привратника. Милонега знала о тайном сборище у ее мужа его единомышленников и не ждала от этого ничего хорошего. У Милонеги едва ноги не подломились от страха, когда прибежавший снизу челядинец дрожащим шепотом сообщил ей о нежданных гостях во главе с посадником и тысяцким, которые закололи холопа Ганьшу, вломившись к ним в дом с оружием в руках.
Недолго думая, Милонега накинула на себя длинную мантию и, как была босая и с непокрытой головой, поспешила в спальню к своей дочери. Мечислава тоже не спала, в беспокойстве метаясь из угла в угол в одной исподней сорочице, с распущенными по плечам волосами. Когда скрипнула дверь, Мечислава испуганно вздрогнула.
Увидев мать, Мечислава бросилась к ней:
— Мати моя, что за люди к отцу пожаловали? Что там внизу творится?
— Ох, не ведаю, дочка, — простонала Милонега. — Но тебе лучше бежать отсюда. Забирай сына и беги огородами к реке, садись с ним в лодку и греби к другому берегу Волхова. На Торговой стороне разыщешь Добрыню. С ним вы будете в безопасности.
— А как же ты, матушка? — На глазах у Мечиславы заблестели слезы.
— Я должна быть до конца с твоим отцом, — непреклонно промолвила Милонега, протягивая дочери льняной летник и белый повой. — Одевайся живее, милая.
* * *
Это сентябрьское утро стало самым черным днем в жизни Добрыни. Пред ним предстала Заряна, служанка Мечиславы, в мокром до колен платье, растрепанная и уставшая, она держала за руку Коснятина, одиннадцатилетнего сына Добрыни. Мальчик был бледен и испуган, он был мокрый до пояса. Рубаха на нем была надета задом наперед, а сапожки у него на ногах были явно женские.
