Левый берег Угры, как и левый берег Оки, тоже был занят русскими полками от устья реки до литовского порубежья. Места здесь были лесистые, поэтому Тимофею пришлось изрядно поплутать на узких лесных дорогах, прежде чем он отыскал среди разбросанных в чаще леса военных станов ставку Данилы Холмского. Опекая старшего государева сына, Данила Холмский постоянно держал его при себе.
В прошлом Тимофею не раз доводилось видеть Ивана Молодого в великокняжеском дворце. Старший сын государя был довольно набожен, имел пытливый ум, любил чтение книжное, знал латынь и греческий. Не падкий на псовую охоту и конные прогулки, Иван Молодой имел бледное безусое лицо, обрамленное длинными темно-русыми волосами и озаренное сиянием больших синих очей. Княжич был высок и строен, во всех его движениях чувствовалась мягкость и неторопливость.
Тимофей, привыкший к облику Ивана Молодого, более схожему с девушкой-затворницей, очень удивился произошедшей в княжиче перемене. То ли постоянное пребывание в военном лагере, то ли воздействие свежего воздуха и грубой пищи так подействовали на княжича, который теперь выглядел как налитое спелое яблоко. Даже в голосе Ивана Молодого слышалась разительная перемена, в нем теперь стало больше решительных и властных ноток.
Иван Молодой вскрыл отцовское письмо в присутствии Тимофея и Данилы Холмского. Сначала княжич быстро пробежал глазами отцовское послание, после чего с возмущением заявил, что не намерен исполнять волю отца, дабы не покрыть себя позором.
Данила Холмский изумленно воззрился на княжича, не понимая причину его гневной вспышки.
– Отец намерен уехать из Москвы за Волгу и зовет меня к себе, – мрачно пояснил Иван Молодой, протянув воеводе отцовскую грамоту.
Данила Холмский с шуршанием развернул грубый исписанный лист бумаги. После прочтения государева письма лицо седоусого военачальника покрылось красными пятнами от еле сдерживаемого раздражения.
– Похоже, батюшка твой ополоумел совсем! – рявкнул Данила Холмский, взглянув на княжича и возвращая ему свиток. – Войско он бросил ни с того ни с сего – укатил в Москву. Теперь из Москвы бежать надумал! Это же подорвет боевой дух нашего воинства!
– Пусть отец едет в заволжские леса без меня, – сказал Иван Молодой, повернувшись к Тимофею. – Так и передай государю, гонец.
– Не обессудь, княже, – промолвил Тимофей, переминаясь с ноги на ногу, – не посмею я вымолвить такое в лицо великому князю. Лучше изложи свой отказ письменно, княже.
– Хорошо, – кивнул Тимофею Иван Молодой. – Иди, погуляй по стану, молодец. Тебя позовут, когда я напишу письмо.
Тимофей поклонился и вышел из шатра, парчовые стенки и верх которого полыхали благородным пурпуром. Он бродил среди возов и палаток, среди груд сухого валежника и пылающих костров, вокруг которых сидели и стояли ратники – многие сотни людей в воинской справе.
На землю опускался вечер. Багровое солнце, скрывшись за острыми вершинами столетних елей, окрасило дальний горизонт на западе зловещими красновато-багряными отсветами.
Ратники трапезничали, от костров разносился запах пшенной каши и мясного супа.
Тимофей решил взглянуть на реку Угру. Он направился по тропинке через сосновый лес вместе с четырьмя воинами, которые вышли из лагеря, чтобы сменить своих соратников, стоящих в дозоре. Лес в этом месте подступал к самой реке.
Угра была совсем не широка, в отличие от Оки. Ее противоположный правый берег тоже был покрыт густым хвойным лесом, над которым вдалеке тянулся буровато-серым шлейфом дым.
– Что там горит? Лесной пожар, что ли? – забеспокоился Тимофей, выйдя на опушку и узрев гигантский столб дыма в вечернем небе.
– Это не пожар, младень, – ответил Тимофею кряжистый бородатый десятник, глава караула. – Это дымят костры татарского стана, до него отсюда рукой подать. Не было бы деревьев на том берегу, так становище нехристей оказалось бы в поле нашего зрения.
Стоя на левом, более высоком берегу, Тимофей глядел на медленное течение реки, воды которой в сгущающихся сумерках имели темно-свинцовый оттенок. На фоне этих вод сразу бросалась в глаза широкая песчаная коса, протянувшаяся от правого берега к левому. По обе стороны от этой косы тянулось мелководье.
– Это самый удобный брод на реке Угре, – сказал десятник. – Вон там есть еще один брод, токмо гораздо уже этого. – Бородач указал рукой в сторону речной излучины. – У того брода тоже наш дозор стоит. Татары, ежели и попрут на нашу сторону, то скорее всего в этом месте. Левый берег здесь более пологий, чем у других бродов.
В лесу среди деревьев Тимофей увидел пушки на тележных колесах, укрытые от дождя грубым холстом. Жерла орудий были направлены в сторону речного мелководья. Возле пушек дежурила недремлющая стража.
– Тут у нас установлены двадцать пушек больших и тридцать малых тюфяков, – молвил бородач Тимофею, узнав, что тот порученец великого князя. – У дальнего брода стоят еще десять пушек и столько же тюфяков. И у прочих бродов, коих всего не меньше десятка, пушки расставлены. Пусть-ка ордынцы сунутся на наш берег!
«Тюфяками» на Руси называли небольшие пушки, стреляющие каменными ядрами и крупной свинцовой дробью.
Тимофей вернулся в стан, когда совсем стемнело.
Оруженосец княжича вручил Тимофею свиток, ответ Ивана Молодого его грозному отцу. Проведя ночь в воинской палатке, Тимофей на рассвете поскакал в Москву.
Ответ сына-наследника вывел Ивана Васильевича из себя. В сыновнем послании была написана всего одна строчка: «Умру здесь, а в Москву не поеду!»
– Вот балбес безмозглый! – кипятился великий князь. – Вот недоумок! Ему, поди, слава воинская грезится днем и ночью. Ишь, как заговорил! И где токмо дерзости понабрался, стервец! Что теперь делать?
Вопрос великого князя предназначался боярам Ивану Ощере и Григорию Мамону. Те молча переглянулись.
Затем Иван Ощера промолвил:
– Княжич храбрится, не желает трусом показаться, это понятно. Как он в Москву поедет, коль вокруг вовсю идут приготовления к сече с татарами! С ним надо без церемоний, государь. Дать повеление Даниле Холмскому, чтобы тот доставил княжича в Москву под стражей. И вся недолга!
– Верно! – подал голос Григорий Мамон. – Юнцы строптивы и дерзки ныне, им палец в рот не клади! Нужно силой привезти княжича Ивана в Москву, лучше способа нету.
Великий князь тут же вызвал секретаря Василия Долматова и продиктовал ему письмо для Данилы Холмского. В этом письме Иван Васильевич дал распоряжение воеводе ни в коем случае не пропустить татар через Угру, а Ивана Молодого под стражей отправить в Москву.
Василий Долматов запечатал свиток государевой печатью и отправился на поиски Тимофея Оплетина.
В дверях секретарь едва не столкнулся с владыкой Вассианом, который направлялся к великому князю, грозно сдвинув брови и сердито стуча длинным посохом по каменным плитам. Дьяк Василий почтительно посторонился, склонив голову перед архиепископом в роскошном архиерейском облачении.
