Без какого бы то ни было предупреждения огромная рождественская елка вдруг зажглась вся разом, и тысячи электрических свечей осветили детей, собравшихся вокруг нее.
Некоторые из них сидели на нижних ветвях, но большинство — их, возможно, было около тридцати — стояли под ветвями, в ночных рубашках, мехах и бальных платьях, пятьдесят лет как вышедших из моды, в шляпах Дэви Крокетта
[179]
, комбинезонах и полицейских мундирах. На первый взгляд, на каждом из них были тонкие маски из белого стекла — рты у них застыли в улыбках, образующих ямочки на щеках, губы были слишком полными и слишком красными. При ближайшем рассмотрении маски обращались в лица. Мелкие волосяные трещины в этих лицах были венами, видимыми через полупрозрачную кожу; неестественные улыбки показывали рты, заполненные мелкими, заостренными зубами. Они напоминали Вик старинных фарфоровых кукол. Дети Мэнкса были вовсе не детьми, но холодными зубастыми куклами.
Один мальчик сидел на ветке с зазубренным ножом Боуи
[180]
длиной с его предплечье.
Одна маленькая девочка держала цепь с крюком.
Третий ребенок — мальчик или девочка, Вик сказать не могла — был вооружен тесаком для разделки мяса и украшен ожерельем из окровавленных пальцев.
Вик теперь находилась достаточно близко, чтобы разглядеть украшения, развешанные на елке. От этого зрелища у нее перехватило дыхание. Головы: со сморщенной кожей, почерневшие, но не испорченные, частично сохраненные холодом. В каждом лице были отверстия, где когда-то располагались глаза. Рты оставались открыты в безмолвном крике. На одной отсеченной голове — мужичины с тонкими чертами лица и светлой козлиной бородкой — красовались очки с зелеными стеклами в форме сердца, в оправе, инкрустированной горным хрусталем. В поле зрения были только взрослые лица.
«Призрак» повернулся под углом и остановился, перекрыв дорогу. Вик перевела «Триумф» на первую передачу, нажала на тормоз и остановилась сама в тридцати футах от него.
Дети стали расходиться из-под елки, большинство из них направлялось к «Призраку», но некоторые кружили позади нее, образуя человеческую баррикаду. Или бесчеловечную баррикаду, смотря как обернется.
— Отпустите его, Мэнкс! — крикнула Вик. Потребовалась вся ее воля, чтобы устойчиво держаться на ногах, когда ее буквально трясло от смеси холода и страха. Ночная промозглость жалила ей ноздри, жгла глаза. Некуда было с безопасностью обратить взор. Елка была увешана каждым вторым взрослым из тех, кто имел несчастье оказаться в Стране Рождества. А окружали ее безжизненные куклы Мэнкса с безжизненными глазами и безжизненными улыбками.
Дверца «Призрака» открылась, и из нее вышел Чарли Мэнкс.
Встав во весь рост, он водрузил на голову шляпу — федору Мэгги, как увидела Вик. Он поправил поля, заломил их должным образом. Мэнкс сейчас был моложе, чем сама Вик, и почти красив со своими высокими скулами и острым подбородком. У него по-прежнему недоставало части левого уха, но рубцовая ткань была розовой, блестящей и гладкой. Его верхние зубы выступали, впиваясь в нижнюю губу, что придавало ему характерный придурковатый вид. В одной руке он держал серебряный молоток, которым лениво помахивал взад-вперед, — маятник часов, отмеряющий мгновения в месте, где время ничего не значит.
Лунный полумесяц храпел. Земля содрогалась. Он улыбнулся Вик и приветственно приподнял шляпу Мэгги, но затем повернулся к детям, которые шли к нему из-под ветвей их невозможной елки. Длинные фалды его сюртука так и взметнулись.
— Привет, малышки, — сказал он. — Я скучал по вас, тосковал по вас! Давайте прибавим света, чтобы я вас рассмотрел.
Он поднял свободную руку и потянул воображаемый шнур, висевший в воздухе.
Загорелись Санные Горки — запутанная нить синих огней. Вспыхнуло Колесо Обозрения. Где-то рядом закрутилась карусель, из невидимых динамиков полилась музыка. Эрта Китт пела своим грязно-сладким, порочно-приятным голоском, рассказывая Санта-Клаусу, какая она паинька, тон ее свидетельствовал об обратном.
В ярком карнавальном свете Вик замечала, что одежда детей запятнана грязью и кровью. Увидела одну маленькую девочку, спешившую к Чарли Мэнксу с распростертыми объятиями. Впереди на ее рваной белой ночнушке различались кровавые отпечатки ладоней. Она достигла Чарли Мэнкса и обняла его за ногу. Он обхватил ее затылок, прижал ее к себе.
— О, малышка Лорри, — сказал ей Мэнкс. С другой стороны подбежала обнять Мэнкса еще одна девочка, немного выше, с длинными прямыми волосами, доходившими ей до колен. — Моя милая Милли, — сказал он. На девочке повыше был красный с синим мундир Щелкунчика, с патронташами, скрещенными на тонкой грудной клетке. За золотой пояс у нее был засунут нож, голое отполированное лезвие которого блестело, как горное озеро.
Чарли Мэнкс выпрямился, но продолжал обнимать своих девочек. Когда он повернулся к Вик, натянутое его лицо сияло, возможно, гордостью.
— Все, что я сделал, Виктория, я сделал для своих детей, — сказал Чарли. — Здесь нет места грусти, нет места вине. Здесь каждый день Рождество, и так пребудет вовек. Каждый день какао и подарки. Смотрите, что я дал двум моим дочерям — плоти от моей плоти и крови от моей крови! — и всем остальным счастливым, совершенным детям! Можете ли вы дать своему сыну что-то лучшее? Давали когда-нибудь?
— Она красивая, — сказал мальчик за спиной у Вик, маленький мальчик с негромким голосом. — Такая же красивая, как моя мама.
— Интересно, как она будет выглядеть без носа, — сказал другой мальчик и зашелся в безжизненном смехе.
— Что вы можете дать Уэйну, кроме несчастья, Виктория? — спросил Чарли Мэнкс. — Можете ли вы дать ему его собственную звезду, собственную луну, горки для катания, которые каждый день сами собой перестраиваются в новые кольца и петли, шоколадный магазин, в котором никогда не кончаются шоколадки? Друзей, игры и забавы, свободу от болезней, свободу от смерти?
— Я приехала не торговаться, Чарли, — снова крикнула Вик. Трудно было не сводить с него взгляда. Она все время поглядывала по сторонам и боролась с желанием посмотреть через плечо. Она чувствовала, что дети подкрадываются, собираясь вокруг нее со своими цепями, топорами, ножами и ожерельями из отрубленных пальцев. — Я приехала вас убить. Если вы не вернете мне моего мальчика, все это исчезнет. Вам, вашим детям и всей этой полоумной фантазии. Последний шанс.
