– Френсис, – сказала она с укором. – Хоть ты не доставай этими ночными клубами!
– Извини, – ответил он. – Понимаешь, трудно удержаться, когда видишь эксплуататоршу у своего стола с половой тряпкой в руках. Извини, это само рвется изнутри некое пролетарское, хотя никто из моих предков пролетарием не был, а все равно пролетарий живет в каждом!..
– Френсис…
– Что он делает? – повторил он. – Ну как бы тебе подоступнее… Редактирует геном.
– А что это?
– Да так, – ответил он и чарующе улыбнулся. – Не важно. Скажу по секрету, от мышей уже перешел к людям, что тоже в некотором роде мыши, только покрупнее. Хотя разрешения еще не получил, но заявка уже отправлена. Он создает нужную часть генома человека… это как взять страницу учебника и заменить там все буквы, но сделать это чрезвычайно аккуратно. Понимаешь? Без опечаток и затертых мест, как бывает в книге, а уж в геноме и подавно…
Она охнула.
– Разве так можно?
– Ты в каком плане? – спросил он с подозрением. – В этическом?
– Нет, – поспешно сказала она, понимая, что этика – это что-то ругательное, – это в самом деле сделать можно? Подправить?
– Мы это уже делаем, – ответил он гордо. – А заведует всеми чудесами, меняющими мир, наш великий Максим! А ты – жиголо, жиголо…
Она вскрикнула виновато:
– Не напоминай, а то прямо тут сквозь землю!
– Не надо, – сказал он деловито. – Этажом ниже резервуары с жидким гелием. Ты знаешь, сколько это стоит?
– Бессовестный, – упрекнула она. – А меня совсем не жалко?
– Жалко, – сказал Френсис, глядя на нее честными бесстыжими глазами. – Но жидкий гелий, ты же понимаешь, нам нужен предельно чистый…
Меньше всего Максим ожидал увидеть после работы лимузин Фирестоуна, но тот обогнал его и остановился впереди в пяти шагах.
Магнат вышел, мощный и уверенный, такие были на море пиратами, а на суше ковбоями и грабителями дилижансов, широко улыбнулся замедлившему шаг Максиму.
– Я же говорил, – сказал он дружески, – еще увидимся.
Максим пробормотал:
– Не думал, что так скоро.
– Я тоже не думал, – признался магнат. – Но тут и минута свободная выдалась, и Аллуэтта ведет себя очень странно, а это любимая дочь и, увы, единственная.
Максим нехотя ответил на рукопожатие, пальцы у отца Аллуэтты крепкие, словно постоянно держит реальные вожжи, смиряя коней ретивых, а голос звучит еще напористее и увереннее, чем в прошлый раз.
– Странно? – переспросил он. – Может, тогда ее сразу в психушку?
Магнат ухмыльнулся.
– Да уж, по современным меркам… Но я застал времена, когда такое поведение, как у нее сейчас, не показалось бы странным. Для него существовали другие определения, теперь почти исчезнувшие.
Максим промолчал, спрашивать о таких определениях чревато, не хотелось бы о них слышать вовсе.
Магнат махнул автомобилю, и тот послушно покатил рядом с бровкой, не обгоняя и не отставая, а сам Фирестоун пошел рядом с Максимом.
– Да, конечно, – сказал он с иронией, но в то же время как-то доверительно, – я сволочь и свинья уже потому, что у меня семьсот миллиардов долларов, не так ли?
Максим сдвинул плечами.
– Я разве говорил именно так?
Фирестоун снова ухмыльнулся.
– Ты не политик и не бизнесмен, чувства скрывать не привык. Что думаешь, то у тебя на лице, в глазах, жестах, мимике… Но в то же время считаешь Гейтса, Джобса, Цукермана, Стивенберга, Дормана… заработавшими свои миллиарды честно? Представь себе, так можно и в торговле, строительстве, да в любом виде деятельности. Ты ж понимаешь, я все эти деньги не проем, просто правильнее трачу то, что остальные просрали бы, пропили, пустили бы по ветру… Я трачу с пользой! Хотя я, конечно, не Берт Ласкастер, у того два триллиона долларов, но и мои семьсот миллиардов что-то значат в наше время.
Максим увидел, что воротила смотрит на него с ожиданием, вздохнул и ответил нехотя:
– Да, к сожалению. Но не в моем мире. Так что извините.
Он хотел было ускорить шаг и оторваться от мультимиллиардера, но Фирестоун ухватил его за рукав.
– Погоди, парень. Я даже знаю, что ты подумал, было в твоих глазах что-то нехорошее. Дескать, и эти электронные деньги вскоре уйдут вслед за бумажными.
– Я этого не сказал, – произнес Максим вежливо.
– Но подумал, – сказал магнат. – Но пока они есть, давай пользуйся!
– Нет, – сказал Максим.
Фирестоун сказал настойчиво:
– Погоди! Ты не понял. Я не собираюсь для своей дочери что-то делать особенное. Напротив, я очень доволен, что у вас ее заставили работать уборщицей. Это здорово! Я бы сам так хотел ее нагнуть, да у меня не получилось бы.
Максим смотрел угрюмо и с ожиданием.
– Ну?
– Ты заставил ее работать, – сказал Фирестоун – Вы все там заставили! Первые дни, когда нагружали ее так, чтобы бросила и ушла, она приходила без сил и едва доползала до кровати. Сейчас уже втянулась.
– У нее оказалось больше выносливости, – буркнул Максим – чем все ожидали.
– Я от нее далек, – сказал Фирестоун, – но присматриваю. Аппаратура следит за ее здоровьем, а я за характером. Не скажу, что ей нравится, как с нею у вас поступают, но пока что держится. Не знаю, насколько хватит духу, но я хотел бы, чтобы ты сумел держать ее вот так… в черном теле или как-то еще, но я вижу, что в ней что-то начинает выправляться.
Максим сказал мрачно:
– Я не воспитатель.
– Меня жизнь воспитывала, – сказал Фирестоун, – потому многое узнал позже, чем мог бы.
– Вы наверстали, – пробормотал Максим.
– Аллуэтта, – сказал Фирестоун, – может узнать раньше, чем довелось мне. Уже узнает другую жизнь… Я эгоист, для меня важнее то, что ты делаешь с моей дочерью, чем твоя работа, хотя, слышал, она ценится очень высоко.
– Спасибо.
Фирестоун всмотрелся в его лицо, чуть качнул головой.
– Ты мне нравишься, парень.
– Польщен, – буркнул Максим.
– Ладно, – сказал Фирестоун дружелюбно, – мы же не враги. Давай действовать заодно. Мужчины мы или кто?.. Должны действовать сообща. Тем более у нас есть возможность совместными усилиями сделать доброе дело.
– Выкрутить руки Аллуэтте? – сказал Максим. – Но это как-то гадко. Ваша позиция понятна, но моя какая-то подленькая.
– А тебе ничего и не надо делать, – сказал быстро Фирестоун. – Раз уж ей так хочется заполучить тебя, то ты просто держись и не поддавайся.
Максим сказал недовольно:
