Френсис вперил в него подозрительный взгляд.
– Ты что имеешь в виду?
– Он имеет в виду только одежду по моде, – ответил за Джорджа Георгий, – а вот мы с Евгеном даже кое-что тебе подправим.
– Что-о?
– Да так, – ответил Георгий скромно, – по мелочи. Чтоб кофе подавал и тапочки в зубах носил.
Джордж сказал почти застенчиво:
– Я вот тоже все думал… Если даже удастся воссоздать его в точности, то это же будет копия Френсиса, но не сам Френсис?.. Да, его будем воспринимать, как Френсиса, который как бы умер, а потом воскрес. Так же точно будут воспринимать все родные и близкие. Даже жену и детей обманет запросто, но на самом деле Френсис умрет, его не будет, а мы воссоздадим точную копию!
Георгий капризно поморщился.
– А не один овощ?
– Нам один, – согласился Джордж застенчиво, – но… если я вытяну лапки и откину хвост, то это уже навсегда, а возродят только мою копию! Я только тогда я, когда это непрерывный я. Даже во сне, может быть, меня подменяют полностью, и тогда это уже не я, а только похожий на меня, который считает, что он тот самый!
Георгий сказал с неудовольствием:
– А нам не все равно?.. Ты какой-то эгоист. Все я да я!.. А для общества?.. Мы вот воссоздадим Френсиса… да и тебя заодно, таких умных и послушных, а в программе чуточку подправим… ну, чтобы работали все двадцать четыре часа, на баб не смотрели, есть не просили…
Аллуэтта сказала участливо:
– Френсис, они просто дразнят тебя!.. Не обижайся, они не все такие злые…
Георгий спросил с интересом:
– А кто злой?
– Он, – ответила Аллуэтта и указала пальцем на Евгена, – и ты. Остальные почти не злые.
– Почти не считается! – заорал Френсис. – Значит, все мы злые!
– Женщина не авторитет, – сказал Георгий веско.
Джордж смотрел на всех добрыми застенчивыми глазами и молчал в затруднении.
– Женщины и животные все нутром чуют, – гордо сказал Френсис. – Спасибо, Аллуэтта. А они, ты права, злые и противные. А Евген еще и рыжий, это вообще… Когда женщина рыжая – это класс, вам не только можно, но и нужно, однако мужчина должен быть умным.
– Ты хороший, – сказала Аллуэтта. – Хочешь, принесу булочку с кремом?
– Давай, – ответил Френсис, – и кофе в большой чашке!.. Ладно, можешь и шефу занести.
Аллуэтта сказала печально:
– Он не заказывает…
– Ну и что? – изумился Френсис. – А ты носи. Если спросит, скажешь, я послал.
Она счастливо заулыбалась.
– Френсис, какой ты хороший.
– Сам собой любуюсь, – заявил Френсис. – Вот встану с утра и сразу к зеркалу. Какое же я замечательное чудо! Другого такого нет.
Максим все слышал, но не вмешивался, а когда Аллуэтта приготовила его любимый кофе и поджарила гренки, сделал вид, что всецело занят работой и ничего не видит, не слышит, не замечает.
Аллуэтта сказала тихо:
– Может быть, поджаривать по два хлебца?
Он буркнул, не глядя в ее сторону:
– С чего вдруг?
– Ты худой, – сказала она, – как велосипед.
Он поморщился.
– Я пью семь-девять чашек кофе. Если к каждой по две гренки… а ты еще стараешься намазывать сыра побольше, то я скоро в двери не пролезу. Или ты нарочно?
– А мне все равно, – сообщила она тихонько, – толстый ты или худой, больной или здоровый, я все равно тебя не отпущу.
– Ты еще меня не поймала, – прошептал он.
– Но я охочусь, – напомнила она.
– Я, – сказал он, – знаешь ли, такой вот зайчик, о шкурку которого можно обломать зубки. Понимаешь, принцесса, а виноград-то зеленый…
– Не понимаю, – ответила она. – Но моя мама часто пела над моей колыбелькой: никуда не денешься, влюбишься и женишься, все равно ты будешь мой…
Он дернул плечом.
– Ты лежала в колыбельке? Как все люди?
– А ты думал, из-под коряги вылезла?
– Кто тебя знает, – сказал он. – А почему сама кофе не пьешь?.. Цвет лица оберегаешь?
– А что, – спросила она, – у меня хороший?..
– Как у доярки, – ответил он. – Никогда бы не подумал, что атмосфера ночных клубов способствует такому румянцу.
– Это я тебя стесняюсь, – сообщила она.
– Ты? Ты чего-то можешь стесняться?
– Только тебя, – ответила она.
– Ишь ты, – сказал он. – Это с какого времени?
Она ответила негромко:
– Ты знаешь, с какого.
Он умолк, не зная, что сказать, когда легкий и ни к чему не обязывающий треп опасно быстро принимает слишком серьезный оттенок.
– Лучший способ, – сказал он, – сохранить цвет лица – это хорошо высыпаться. Думаю, ты спишь без задних ног. И снятся тебе ночные клубы… Ладно-ладно, прогулки на яхтах, размером с авианосцы.
– Сплю я хорошо, – сообщила она, – хотя очень не нравится унижающее мое достоинство состояние сна. Да, у меня есть достоинство, а ты думал? Моя беспомощность во сне, беззащитность, уязвимость… не от внешних врагов, все-таки не пещерное время, живем в благополучном обществе, однако это состояние, когда лежишь в прострации и не знаешь, что с тобой происходит.
Он посмотрел с интересом: то ли в самом деле так себя чувствует, то ли догадывается, что это хорошая тема для разговора в лаборатории, где все немножко помешанные и говорят не так, как нормальные люди в ночных клубах, на теннисных кортах и пляжах Малибу.
– Понимаю, – сказал он, – конечно, большая часть сна просто проваливается в какую-то дыру, а от остальных жалкие и нелепые обрывки, да и то в лучшем случае…
– Вот-вот, – сказала она жалобно.
– А чаще всего, – сказал он искренне, – вообще ничего не помним. Как будто нас и не существует, верно? Иногда кажется, что в самом деле ночью нас нет, а в постели только сосуд, в который каждую ночь наливают новое вино.
Она сказала с трусливой надеждой:
– А может, то же самое?
– Может, – согласился он. – Но сперва вылили, просмотрели в некой лаборатории, какие-то ингредиенты убрали, что-то добавили, перемешали, взболтали, дали отстояться, а потом снова влили в это тело, которое считается мною, хотя это всего лишь тело, а не я сам.
Она смотрела на него с ужасом, потом с надеждой.
– Правда? И ты так думаешь? Ну тогда все хорошо…
– Что хорошего?
– Ты всех нас спасешь, – заявила она уверенно. – И меня тоже. Вместе с мышами.
Он покровительственно улыбнулся.
