– Ладно, – решила она, – если боишься, что диванчик развалится, лягу в кресле. Если согнусь, то… помещусь. Потерплю.
Он поморщился:
– Ладно, ложись на диване. Только…
– И не подумаю, – прервала она. – Спи спокойно. И пусть тебе Анечка снится и в эту ночь.
– Почему Анечка?
– Бедная девушка влюблена в тебя, – пояснила она.
Глава 4
Ночью проснулся, она рядом, ее голова лежит на его плече, обняла и даже согнутую в колене ногу закинула на живот… Прислушался к ее ровному дыханию: в самом деле спит, тихая и мирная, лицо счастливое, умиротворенное.
Первой мыслью было осторожно освободиться, кровать просторная, есть куда отползти, но ощутил, что абсолютно нет желания менять хоть что-то, хорошо и спокойно, странное ощущение, как будто всю жизнь недоставало чего-то, но не замечал, а сейчас вот пришло понимание, что да, жил без важной составляющей жизни.
Мысли начали путаться, появились отчетливые образы, как бывает при засыпании, когда сны уже видишь, но еще чувствуешь тело в постели, затем незаметно погрузился в нечто мягкое и ласковое, словно ребенок в ладони матери.
Снилось настолько приятное, что пытался удержать сон, а когда наконец начал ощущать себя в реальном мире, некоторое время казалось, что все еще там: ее коротко остриженная голова на его плече, только ко всему еще то ли он просунул под ее голову руку, то ли она тихохонько переместилась поудобнее, но теперь он как бы сам придерживает ее и обнимает, опустив по-хозяйски ладонь на плечо.
– Интересный у тебя диванчик, – проговорил он тихо.
Она дернулась, широко распахнула дивные глазища:
– Ой…
– Это я сказал «ой», – проговорил он насмешливо. – А ты сказала что-то другое?
– Да, – ответила она в недоумении, – как это ты меня перетащил, что я даже не проснулась?
– Не думаю, – ответил он, – что я тебя тащил. А ты не лунатик?
Она потрясла головой:
– Ты что?.. Нет, это как-то само… Я же заснула там, на диване…
– А ночью вставала пописать? – спросил он.
Она пробормотала:
– Возможно… Но я была полусонная, все на автомате.
– И на автомате легла сюда, – подытожил он с таким удовлетворением, словно решил сложную задачу. – Ну да, инстинктивные поведенческие реакции.
Она сказала опасливо:
– Ты очень злишься?
– Ничуть, – ответил он бодро. – Это же решала не ты, а твой встроенный механизм. Только сейчас не наглей, поняла?.. В данный момент уже соображаешь, где мы и что мы, на рефлексы не спишешь. Я побуду как бы целомудренным Иосифом.
– А… сколько?
– Что сколько?
– Пробудешь им сколько? – спросила она. – Давай целых семь секунд?
– Ты чего? – спросил он лениво. – Семь секунд – это же миг…
– Галактика Кукарача, – напомнила она, – за секунду преодолевает триста миллионов миль, а в микромире за секунду возникают и сгорают миры!.. Это ты говорил!
– Блин, – сказал он озадаченно, – я уже и забыл, что и где молол… А ты запомнила? Ну у тебя и память, как у дикаря… Опасный ты человек. Я чуть что: дядя Гугль, подскажи… Ишь ты, что значит девственный неразработанный мозг. Чистый, как свежевыпавший снег…
– Пиши на нем, – согласилась она, – что хочешь. А что ты хотел бы написать?
Он сказал с опасением:
– Ничего.
– Почему?
– Что бы я ни написал, – объяснил он, – придется отвечать за написанное. А оно мне надо? В реакциях нейронов и то едва-едва начал разбираться, а уж в тебе…
– Я же простейшее, – сказала она. – Как амеба. Какую форму мне придашь, такая и будет.
Она не двигалась, даже говорила тихо и почти сонно, чтобы не согнал со своего плеча; никогда не думала, что вот так дивно-прекрасно лежать щекой на упругом предплечье, как будто вылепленом под нее, да и он пока расслаблен, всем мышцам дал команду «вольно»…
– Ха, – сказал он саркастически, но все еще лениво, – такая и будешь?
– Буду, – пообещала она. – Лепи, что изволишь.
– Брешешь, – определил он.
– Почему?
– Не знаю, – ответил он. – Мне отец говорил, женщины всегда брешут. Это у них вторая натура. Но вообще-то, я бы поопасался лепить… хотя руки чешутся.
– Лепить или влепить?
Он заулыбался:
– Ну как можно такой мягкой и почти женщине что-то влепить?..
– Ой, – сказала она, – не представляю, что будет, когда я стану совсем женщиной.
– А станешь?
– Чем захочешь, – заверила она.
Ему стало неловко, пора в самом деле встать, а то разговор начинает сползать в опасную сторону, но странное чувство покоя, подобного не испытывал с самого раннего детства, пропитывает не только тело, но и его могучий мозг, и ему впервые не хотелось спугнуть, как присевшую отдохнуть ему на грудь редкую бабочку волшебно прекрасной расцветки.
– Аллуэтта, – скомандовала она, – две чашки кофе и две гренки!.. Сюда, к постели.
Он фыркнул, осмотрел с иронией, как на избалованного щенка, что забрался к хозяину в постель, а теперь еще и бесцеремонно топчется по нему, выбирая место поудобнее для лежки.
– Что, вот так и командуешь?.. У тебя сколько дома слуг: сотня? Тысяча?
Она проговорила медленно:
– Да как тебе сказать…
Приподнявшись на локте, она смотрела в сторону кухни. Там в самом деле тихо прожужжала кофемолка, послышался звук льющейся воды, два характерных щелчка тостера, и через несколько секунд в спальню бодро вкатился столик с двумя чашками горячего кофе и поджаренными хлебцами, покрытыми сверху толстым слоем козьего сыра.
Максим спросил обалдело:
– Как… тебе удалось?.. И на это имя откликается?
В ее глазах искрился победный смех.
– Пей, – посоветовала она, – пока горячий.
Столик повернулся боком, чтобы не пришлось далеко тянуться. Максим поспешно сел, подложив под спину подушку, взял чашку и горячий твердый ломтик хлеба с сыром. Аллуэтта тоже села, приняла все из его рук смиренно, хотя вроде бы одержала над ним некую победу.
– Что, – спросил он, – это было в программе?
– И не только это, – ответила она хитро, – почему мужчины никогда не читают инструкцию?
– Женщины теперь тоже не читают, – сказал он и, взяв вторую чашку со смирно ожидающего столика, с наслаждением отхлебнул горячее и темное, как нейтронная звезда, кофе.
– Я хорошая девочка, – ответила она благонравно. – Консервативная. Я прочла и кое-что добавила.
