Так что пусть это выглядит глупо, но единственная альтернатива обниманиям, лобзаниям и щупаньям сисек – говорить нудным и правильным голосом, трезвым и без чувственных ноток, о политике, науке, экономике, постоянно придерживая себя, когда руки начинают тянуться понятно в каком направлении, контролировать время от времени учащающееся дыхание и разогретые мысли.
Женщины и мелкие зверьки обладают повышенной чуткостью, Аллуэтта если и не поняла его сдержанности, но ощутила всей сутью, что сейчас нужно только вот так, иначе все рухнет, и сказала ему в тон:
– Ты прав, сейчас даже крупнейшие музеи, как говорит Фурсенков, начали жаловаться на отсутствие посетителей. Местные провинциальные музеи и вовсе посещают лишь сами работники этих музеев.
Максим пояснил напряженно-безразличным голосом:
– В крупных городах их закрывают, ссылаясь на нехватку средств на содержание, в мелких сперва отдают часть помещений под более необходимые для города нужды, а потом либо сносят, либо просто продают тем, кто способен заплатить городу хоть какие-то деньги. А экспонаты… да пусть их разбирают те, кому они дороги.
Она грустно улыбнулась.
– Фурсенков говорит, что даже когда объявили, что сокровища из музеев раздают бесплатно, оттуда взяли меньше трети этих мировых ценностей. Это грустно или… как?
– Кому как, – ответил он. – Мне даже весело. Нет, я не варвар, просто мне так зримее тревожное утро сингулярности.
Она сказала с иронией:
– Одновременно развернулась кампания под девизом, что нужно успеть посмотреть все то, чем восторгалось человечество, перед дальним путешествием, откуда не будет возврата!
– Путешествующих прибавится, – согласился он. – Дураков все-таки много. Хотя это звучит как-то невесело, словно уйти в сингулярность – это умереть, но в самом деле кто из взрослости возвращается в детство, чтобы порассматривать камешки и гвоздики, которыми тогда восторгался? А разрыв между сингуляром и человеком будет на несколько порядков больше, чем между взрослым и ребенком.
– Так на фига смотреть, – спросила она с наивностью, – если потом и вспоминать не захочется?
– Это неважно, – заверил он, – человечек пока что живет в досингулярном мире. Простой человек так далеко не продумывает, он верит умело поданным лозунгам. А денег у него много, отнимать же приходится не напрямую, а со всякими хитростями.
– Пусть смотрят, – сказала она. – Все равно, скорее всего, они все останутся в этом мире.
По виду Максима поняла, что сказала все правильно, и, не удержавшись, прижалась к нему боком. Он, вопреки ее страху, медленно и словно нерешительно обнял за плечи и даже чуточку приблизил еще на миллиметр.
В гостиной, расположившись у низкого столика с коктейлями, Явлинский с хохотом рассказывал, что во всех странах к Рождеству обычно снимают новые фильмы на эту тематику, звезды эстрады готовят праздничные концерты, и у нас уже начали подготовку к Новому году, на котором будут крутить «Иронию судьбы», а на новогоднем праздничном концерте престарелые звезды якобы что-то будут петь шепотом, стараясь не упасть от слабости.
– По данным социсследований, – сказал он весело, – новогодний концерт из Лос-Анджелеса смотрели шесть миллиардов человек, из Нью-Йорка – полмиллиарда, еще по нескольку сотен миллионов набрали концерты, транслируемые на весь мир из Пекина и Дели, миллионов по семь из Англии, Германии, Австралии и Лихтенштейна. А вот новогодний концерт из Москвы набрал триста семьдесят два зрителя, но, говорят, это были сами участники, так как концерт записывается заранее, а также их родня и самые близкие друзья.
Кто-то из гостей заметно огорчился, Явлинский повернулся к Максиму, тот понял безмолвный вопрос и сказал безмятежно:
– Это лишь доказывает, что мир един. Разве это не прекрасно?.. Регина, ты как думаешь?
Регина, настолько красивая и нарядная, что точно из эскорта, капризно надула губки.
– А это не опасно? – спросила она жеманным голоском и таким тоном, что таракану стало бы ясно, бездумно повторяет чьи-то слова, сказанные важно и авторитетно. – Когда вся власть над миром в одних руках? Уже будет ужасно! И недемократично.
Максим не стал отвечать так, как она того заслуживала, тем более как ответить бы хотелось, сказал серьезно, чувствовал, отвечает не только ей, но и десятку гостей, что расположились в глубоких креслах и с бокалами вина в руках, смотрят на него с интересом:
– С этим тотальным контролем все гораздо сложнее, чем подается населению. Да, почти исчезла преступность, но человек только-только расстался с дубиной и звериной шкурой, он все еще остро нуждается в сладостном ощущении нарушения запретов! Мы все индивидуальные животные, одиночки! Это условия жизни на Земле заставили нас сбиться в общество, иначе не выжить в этом страшном мире.
Красотка в недоумении повела взглядом в одну сторону, потом в другую, какой же это страшный мир, когда вокруг столько богатых мужчин.
– Большинство, конечно, – продолжил Максим, – оставались одинокими, и они гибли как в схватках со зверьми, так и при столкновениях с сородичами, что держались группками. Эти малочисленные группки, состоящие в основном из родни, становились родами, а потом племенами, что все-таки вели родословную от одного человека. Но даже так, в родне, ненавидели друг друга, дети старались уйти от власти родителей как можно скорее. Большинство уходили вообще из племени и там гибли, другие же смиряли ярость и оставались, а гнев и бунтарство изливали по мелочам. Самое сладкое бунтарство – это тайком поиметь хоть одну из самок, на которых имеет право только вожак стаи, рода, племени.
Регина загадочно улыбнулась, это она хорошо понимает и без их всякой продвинутой науки, даже непонятно, за что ученым деньги платят, лучше бы у нее спросили.
Явлинский сказал со вздохом:
– Но с тотальным контролем, гм, уже как-то…
– Да, – согласился Максим, – это бунтарство прошло красной нитью через всю историю человеческой цивилизации. Ради этого рисковали жизнями, потому что обиженные имели право защищать свое любыми способами, включая убийство обидчика. Но в последнюю эпоху довольно быстро пошло неожиданное смягчение нравов ввиду появления безопасного секса, и вот уже это почти не нарушение, когда тайком чужую жену…
– И тотальный контроль уже не так опасен? – спросил Явлинский не столько для себя, он-то знает, но для гостей и красотки из эскорта, которую сам не убедит, а вот авторитет Максима, может быть…
– Верно, – сказал Максим, – ценность достигнутого упала резко. Дон-Жуан всю жизнь положил на достижение того, что сейчас считается ерундой и легко доступно любому подростку. Казанова написал вымышленные мемуары, представив себя великим любовником, и тоже это считал своим огромнейшим достижением, мол, вон сколько женщин соблазнил, пусть мне все завидуют, но сейчас это такой пустяк, что совершенно ничего не стоит…
Явлинский сказал намекающе:
