Аллуэтта сказала уверенно:
– Максим Максимович, у вас получится!
– Почему?
– Вы левша, – сказала она.
Он в недоумении вскинул брови.
– И что?
– Левши вдвое талантливее, – заявила она. – Вы знаете, что все левши получают зарплату на семьдесят процентов выше, чем правши? Что пятеро из семи последних президентов США были левшами, как и Ньютон, Эйнштейн, Аристотель? Среди гроссмейстеров по шахматам левши в абсолютном большинстве, две трети художников левши…
Он поморщился, оглянулся на быстро отвернувшихся Френсиса и хитро улыбающегося Евгена.
– Это кто вам такую дурь подсказал? К тому же я не левша.
– Вы скрытый левша, – парировала она. – Вот скрестите руки на груди!.. Ага, левая сверху!.. А у правшей всегда правая. А теперь переплетите пальцы… Ну вот, у вас левый сверху, а у правшей всегда правый. Так что вы левша, Максим Максимыч!
Он промолчал, по крайней мере заметно, что она уже вживается в коллектив. Пока еще бегает за булочками для всех, готовит и разносит кофе, но такая скоро и других начнет гонять. Вон Френсис уже сейчас готов сам ей носить кофе, а Джордж так и вовсе будет дорожку подметать…
– Ладно, – согласился он, – левша. Хорошо не рыжий.
Френсис сказал строго:
– Максим Максимыч, вы, как руководитель, должны и обязаны подавать пример политкорректности!
– Френсис у нас политрук, – пояснил Евген сразу же ощетинившейся Аллуэтте. – Даже комиссар. Знаете ли, сперва учредили инквизицию, потом инквизиторы стали комиссарами, а те политруками. Вот Френсис именно он самый. Следит за моральным климатом в коллективе и соблюдением церковных ритуалов.
– А какой у него оклад? – поинтересовалась Аллуэтта.
– Он доброволец, – ответил Евген со вздохом и пояснил: – Добровольцы самые опасные люди на свете.
Подошел Георгий, сказал с достоинством:
– Вы не инсвинируйте нашему шефу всякие неправильные действия. Он всегда в духе политкорректности и толерантности ко всяким непотребствам прошлого, что теперь уже вполне узаконенные потребства. А вы отстаете от жизни, молодой человек! Отстаете, что весьма прискорбно.
Максим слушал разговоры за спиной, мысль крутилась вокруг постулата, что наконец-то границы жизни вида отодвинуты, на этот раз настолько резко, что уже на улучшение условий жизни не сошлешься. Долгие годы рекордом оставалась долгая жизнь француженки Жанны Кальман, потом ее рекорд был побит сразу тремя: немцем Крингером, швейцарцем Тиллером и жителем Турции Абды-оглы. Правда, немец обошел на неделю, а турок и швейцарец на полтора месяца.
Затем, как всегда бывает с рекордами, их начали повторять с завидной регулярностью, и в ближайшие три года уже восемьдесят человек прожили больше ста двадцати лет, после чего наступил новый рывок: житель Нидерландов Керкенс прожил сто тридцать четыре года.
Его рекорд уже не укладывался в постепенное эволюционное расширение возможностей человека. Журналисты быстро раскопали, что он с юности принимал различные антиэйджинговые препараты, и хотя те были грубыми, несовершенными, а зачастую и прямой подделкой, все же это нарушило биохимию организма в нужном направлении.
Френсис сказал за его спиной с энтузиазмом:
– А сколько проживут наши подопечные, уже и не угадать!
– Если все пойдет, – сказал Евген, – как и намечаем, то не умрут вовсе. Каждый прожитый год прибавляет сейчас полгода, а через пять лет будет прибавлять по году, а затем и по два.
– Осталось продержаться пять лет? – сказал Джордж обеспокоенно. – Мы-то продержимся…
– О судьбе человечества беспокоишься? – спросил Евген с ехидцей.
Джордж посмотрел с мягким укором и не ответил, а Георгий сказал веско:
– Человечество пусть идет лесом. Никому из нас его не жалко, а вот наши родители, семьи, друзья, просто симпатичные люди…
Френсис коротко хохотнул.
– Вот так почти все человечество и обретет бессмертие! По старинке, благодаря знакомствам и связям.
Евген оглянулся на Аллуэтту, что, протирая колбы, погладывает в их сторону, сказал громко:
– А также благодаря толстым кошелькам.
– И толстым кошелькам, – согласился Френсис. – А что?..
Аллуэтта бросила салфетку, повернулась к ним, прямая и строгая.
– Пора поднять все завещания крионированных, – сказала она. – Пусть просмотрят юристы. Разделить на группы. Сперва вчерне на три: кто просто хотел проснуться в будущем, кто лишь после того, как найдут лекарство от их болезни, и на тех, кто хотел только при бессмертии.
– На третьих можно не обращать внимания, – сказал Джордж, – а первыми двумя группами можно начинать заниматься уже сегодня.
Френсис послушал ее внимательно, шепнул Максиму:
– Смотри, загорелась. Может быть, теперь от тебя отлипнет.
Максим промолчал, если Френсис прав, то Аллуэтта в самом деле перенесет свое внимание с личных интересов на чисто деловые, что для их центра было бы хорошо и даже коммерчески выгодно, но при одной этой мысли в душе как будто появилась некая пустота. Не что-то особенное, но так, немножко. Не сильно.
Он кивком подозвал ее, взглянул в сияющее лицо.
– Мне кажется, – произнес он мрачно, – ты развернула слишком кипучую деятельность.
Она спросила испуганно:
– Что я делаю не так?
– Все, – отрезал он. Она сжалась, в глазах метнулся страх, он сжалился и пояснил милостиво: – Мы получили только возможность восстановления нервной ткани. И все опыты были только на мышах!..
– А люди?
Он буркнул:
– Я же уже говорил. Не раньше чем полгода. А может затянуться и на год, если чиновники будут, по обыкновению, вставлять палки в колеса.
Она вскинула на него взгляд, он снова ощутил неловкость, глядя в ее глаза, слишком легко читаемые, а она проговорила, запинаясь:
– Но все равно… здания для реабилитационного тоже не вырастут вот так сразу… А сперва еще нужен проект, согласования…
– Но если у нас все сорвется?
Она ответила со вздохом:
– Тогда и у меня все рухнет.
– Бизнес, – спросил он с насмешкой, – это риск?
Она не сводила взгляда с его лица, а когда заговорила, в ее голосе прозвучала печаль:
– У вас, Максим Максимыч, все получится…
Он сказал с неловкостью:
– Тогда получится и у тебя.
– Да, – ответила она погасшим голосом. – Реабилитационный центр у меня получится.
Когда она ушла, Френсис подошел с другой стороны и спросил с интересом:
