Глава одиннадцатая
СЕСТРИНСКАЯ ЛЮБОВЬ
Когда я выбрался из шлакового отвала, меня встретил вязкий воздух, густо пропитанный запахами осени и дождем, который и не думал прекращаться. Поднявшись по склону оврага, я перешел через мост и побрел через Орчард-стрит к дому. На Конкорд-стрит, вдоль всего квартала, фонари выстроились в длинную сияющую шеренгу.
Войдя в дом, я привалился к перилам у подножия лестницы и немного постоял, собираясь с силами, перед тем как пройти по коридору в комнату Эммы. Со скрипом приоткрыв дверь, я приложил губы к щели, чтобы тихонько окликнуть ее, не разбудив светом.
— Эмма?
Послышался вздох, потом шорох одеял.
— А?
Волна облегчения прокатилась по телу, в груди что-то отпустило.
Я вошел в комнату и закрыл за собой дверь, оставив только узкую полоску света снизу. Потом улегся на ковер перед кроватью Эммы и стал смотреть на тени на потолке. Эмма не произнесла ни слова: ждала, когда я заговорю.
— Сегодня ночью я познакомился с одними типами.
Там, наверху, Эмма перекатилась набок, но по-прежнему продолжала молчать. Потом послышался глубокий вздох.
— С какими типами?
С мертвыми. С ходячими мертвецами. Вонючими, разлагающимися, гниющими изнутри и снаружи. Зубастыми и щерящимися, отвратительными, таящимися в темноте и пыли заброшенного карьера. Но ни одно из этих определений не было полной правдой. Они были не только этим. Они — это Карлина и Лютер, энергетика сцены и Морриган, державшая меня за руку так, словно знала меня всю мою жизнь. И другая Джанис — не тощая и странноватая, недавно заявившаяся к нам в дом, чтобы поработать над проектом — а та, что жила в подземном Доме Хаоса и была ослепительно прекрасна, а еще девица, любившая звезды — вся розовая, восторженная и даже милая.
— Почему Джанис стала работать над лабораторной в паре с тобой?
Эмма ответила не сразу и с явным усилием.
— Наверное, потому, что для группового проекта нужна группа, нет?
— Ты мне врешь?
Эмма долго молчала, потом быстро, как будто оправдываясь, заговорила:
— Однажды я заметила, как Джанис случайно задела лабораторный стол из нержавейки. Она отскочила, а потом быстро огляделась по сторонам, не заметил ли кто. Вот я и подумала, что может, она… как ты. И спросила, не хочет ли она поработать в паре со мной.
— Ты взяла у них одну вещь, — сказал я, прижимая ладони к полу.
— Чтобы помочь тебе, — прошептала Эмма. — Только чтобы помочь.
— Это не бесплатно, Эмма. Им кое-что нужно взамен.
— Значит, заплатим! — заявила она с такой уверенностью, что я зажмурился. — Отдадим все, что они хотят!
— А если это окажется не так просто? Если они потребуют чего-нибудь странного, или невозможного, или… плохого?
Мы оба долго молчали. Есть вопросы настолько большие и сложные, что о них даже говорить не получается.
— Они совершают кровавые жертвоприношения, — сказал я. — Как в книжках. Я понимаю, это звучит невероятно, как выдумка. Но это правда.
Эмма ответила не сразу. Когда она заговорила, ее голос прозвучал как-то неестественно спокойно.
— Возможно, в этом нет ничего удивительного. Многие народы и цивилизации в своей истории прошли через период принесения человеческих жертвоприношений.
— Это удивительно, потому что это безумие! Опомнись, мы живем не в каменном веке! У нас как-то не принято приносить живых людей в жертву богам!
Эмма рассмеялась истерическим задыхающимся смешком, больше походившим на рыдание.
— Еще как принято! Мы миримся с тем, что время от времени у кого-то умирают дети. А еще, что кто-то теряет работу. Кто-то сталкивается с ростом безработицы, банкротством высокотехнологичных предприятий, прогорают молочные хозяйства — все это случается с кем-то, только не с нами. С нами никогда такого не произойдет, потому что, если ты кормишь землю, она кормит тебя в ответ. Мы живем в сытости, процветании и благоденствии, у нас нет ни бедствий, ни болезней, у нас вообще ничего плохого не происходит!
— Только каждые семь лет кто-то убивает одного из наших детей!
— Да пойми же ты: это совсем не обязательно плохо!
— То есть, убийство маленьких детей это хорошо?
На какую-то долю секунды Эмма совсем затихла, как будто затаила дыхание. Потом сказала, очень тихо и спокойно:
— Я думаю, все не так просто, как кажется. В истории не всегда приносили в жертву детей. Скажем, некоторые германские племена верили, что добровольное принесение себя в жертву — это разновидность магии. То есть, в результате происходит нечто вроде трансформации. В одном из старинных друидских текстов «Книги Беверли» говорится о том, что добровольно вошедший в пещеру на съедение божеству, выйдет оттуда величайшим поэтом всех времен и народов. Ты понимаешь? Они уходили во тьму и возвращались перерожденными!
Я зажмурился так крепко, что искры поплыли перед глазами.
— Как съеденный может стать поэтом?
— Не надо понимать это буквально! Ты прекрасно знаешь, что это метафора! — Эмма перекатилась набок, ее голос немного отдалился, как будто она разговаривала со стеной. — Пойми, все ритуалы плодородия основываются на обмене. Плата — это способ доказать серьезность своих намерений, готовность пожертвовать чем-то, чтобы заслужить благословение.
Я кивнул, хотя все было куда сложнее, чем просто торговля. Плата, о которой говорила Эмма, не исчерпывалась утолением аппетитов Госпожи и привычкой отводить глаза, когда очередной ребенок пропадал из колыбельки. Я явился в этот мир из другого. Я должен был жить гнусной жизнью в мире туннелей, затхлой черной воды и мертвых девиц под началом маленькой принцессы. Мое место было там. Но вместо этого я стал чужаком в чужом доме, где всегда было слишком много света. Пожалуй, это тоже была плата.
— С тобой было тяжело, — сказала Эмма после долгого молчания. — Всегда. Ты только представь, каково было мне, когда все кругом было для тебя или опасно или ядовито, а я ничего не могла с этим поделать? И еще все нужно было держать в тайне! Все постоянно спрашивали, почему мы с тобой так непохожи друг на друга. Все хотели знать, почему именно ты такой симпатичный, как будто я виновата, что мой брат красивее меня! — Теперь ее голос зазвучал тоньше и тише обычного. — Просто считается, что девочки должны быть хорошенькими…
— Ты хорошенькая, — сказал я, чувствуя, что если смогу как следует это сказать, то так оно и будет.
Сверху Эмма тихонько рассмеялась, словно я сказал, что когда вырасту, то буду гриль-тостером или жирафом. Тогда я встал и включил ее настольную лампу.
Эмма сощурилась, моргая от света.
— Что? Что случилось?
Я сел на краешек ее постели, пытаясь представить, что видят другие люди.
