Я стоял на увядшей клумбе, привалившись к ограде. Тэйт была рядом, выглядя непривычно маленькой и грустной. Прежде я не замечал у нее таких несчастных губ.
Мне хотелось обнять ее, но все было неправильно — и время, и место, и то как она дергалась и отстранялась, словно ей было противно мое прикосновение.
Я уперся лбом в ограду.
— Я должен сказать тебе еще кое-что.
— Ну, говори.
— Ты мне нравишься.
Когда я произнес это вслух, мое признание прозвучало непоправимо и неизбежно. Но это была правда.
Тэйт недоверчиво рассмеялась.
— Я — что?
Я посмотрел на землю, на темное, моросящее дождем небо, на все вокруг, что не было Тэйт.
— Ты мне нравишься. Очень.
Когда же я, наконец, взглянул на нее, мое лицо пылало, мне было трудно не отводить глаз.
Тэйт, сощурившись, разглядывала меня. Потом скрестила руки на груди.
— Это не самое подходящее место для такого разговора!
— Знаю. Но ты мне все равно нравишься.
Произнеся это в третий раз, я словно снял какое-то проклятие. Лицо Тэйт сделалось нежным и далеким.
— Не надо говорить того, чего не думаешь.
— Я не говорю того, чего не думаю. — Я наклонился к ней, снова вдохнув металлический запах. — Сними цепочку.
— Зачем?
— Потому что если ты ее не снимешь, я не смогу тебя поцеловать.
Тэйт немного постояла, не отводя от меня взгляда. Потом завела руки назад и расстегнула замочек.
Ее губы слегка приоткрылись.
Тэйт ссыпала цепочку в карман, и тогда я положил руку ей на щеку. Потом наклонился, стараясь сделать все быстрее, чем успею задуматься и струсить.
Я ничего не ожидал от Тэйт. Кроме, разве, презрительных или скучающих взглядов. Или пары раундов злых и расчетливых подколок, на которые я не умел отвечать. Возможно, нескольких позорных разгромов за биллиардным столом или в карты. И вместо всего этого, я целовался с ней за церковью. Ее губы были теплыми, и я с удивлением узнал, до чего же здорово бывает не дышать.
Она закинула руки мне за шею, потом скомкала мою рубашку сзади и оступилась на покатой клумбе, так что нам пришлось сесть.
Тэйт прильнула ко мне, прижала к траве. Над ней замерло огромное, истекающее водой небо. За оградой исполинский дуб простирал свои ветки над углом кладбища. Редкие листья — мокрые, усеянные каплями дождя — ловили уличный свет, отражая его россыпью крохотных вспышек.
Тэйт провела пальцами по моей щеке, будто хотела стереть с нее пятна света. Но это был не свет, а всего лишь дождь.
Она обернулась на сверкающее дерево, потом снова посмотрела на меня и улыбнулась лукавой и нежной улыбкой. Тэйт сидела на мне верхом.
Странное это чувство, когда ты очень долго не был счастлив, а потом вдруг раз — и стал.
Она наклонилась, и я почувствовал вкус гигиенической помады, запах металла и шампуня, а подними, глубже, чистый и свежий ее собственный аромат.
Мы лежали на траве возле церковной ограды, целовались и тряслись от холода. Когда зубы Тэйт начали выбивать дробь, я привлек ее к себе, почему-то почувствовав себя супергероем, хотя, с какой стати? Но Тэйт с готовностью вцепилась в воротник моей куртки, будто я сделал что-то выдающееся.
Тэйт положила руку мне на грудь и погладила ее, так что у меня мурашки побежали по всему телу.
Я притянул ее еще ближе, обнял так, что ее макушка очутилась у меня под подбородком.
— Я ненормальный, Тэйт!
— Я знаю. — Ее рука пробралась мне под рубашку, коснулась кожи, потом скользнула по груди и по животу вниз, в джинсы. — Так хорошо?
Я закрыл глаза и кивнул.
— Значит, вполне нормальный.
Глава семнадцатая
ПРИЗНАНИЕ
На следующий день я ходил по школе, как в тумане. Я почти не спал, но тоник позволял и не такое. Когда Росуэлл спросил, чем я накануне так перепугал Тэйт, я рассказал ему какую-то чушь, как меня укачало в ее машине, чему он, разумеется, не поверил, зато отстал и больше ни о чем не расспрашивал.
Все утро я готовился к новой встрече с Тэйт, но она не пришла в школу. Это был первый день, который она пропустила после похорон, так что, казалось бы, имела полное право. Но я все равно думал, что Тэйт не хочет меня видеть из-за того, что рассказала мне о своей сестре или, может, из-за того, что я ее поцеловал.
Как ни странно, я испытал облегчение. Дело в том, что в последние дни моя жизнь сделалась неуправляемой, а Тэйт была сложностью, к которой я и вовсе не знал, как подступиться. Но весь долгий день, на лекциях и во время проверки домашних заданий, я постоянно ловил себя на мыслях о нашем ночном поцелуе.
Когда, наконец, я добрался до дома, мне хотелось только одного — посидеть перед теликом и отключиться.
Стоило мне переступить порог, как до меня донесся смех Эммы. Она вышла из гостиной, когда я снимал ботинки и куртку. Сестра улыбалась до ушей какой-то беспомощной улыбкой, как бы говорившей — простите, но я не могу перестать, даже если бы хотела, уж очень это смешно! На голове у Эммы была мятая черная шляпа от дождя.
— Это все Джанис, — сказала она, стаскивая шляпу и приглаживая растрепавшиеся волосы. — Мы просто дурака валяем. — Эмма повернула меня к себе, взяла обеими руками за лицо и взволнованно заглянула в глаза. — У тебя измученный вид. Ты здоров?
Я кивнул, привычно удивившись, что это чистая правда. На этот раз мой измученный вид объяснялся банальной бессонной ночью.
— Просто устал.
Эмма с сомнением посмотрела на меня и ушла. Я взял на кухне яблоко и тоже направился в гостиную, чтобы посмотреть, чем они там занимаются.
Джанис сидела на диване и листала учебник. Волосы падали ей на лицо, она снова выглядела невзрачной и нелепой.
— Что ты тут делаешь? — спросил я. — Кажется, я согласился на все ваши условия, так что прекрати преследовать Эмму.
Джанис вернулась к справочному разделу, потом снова принялась листать главы.
— Я не преследую Эмму. Мы делаем домашнее задание. Кстати, не хочу выглядеть занудой, но она первая ко мне обратилась. Я не охотилась за симпатичными музыкантами, я просто ходила на занятия.
Я сел напротив и стал смотреть, как она делает быстрые пометки в своем блокноте в кожаной обложке.
— Зачем таким, как ты, вообще посещать занятия? Какой смысл?
Джанис провела пальцем по подписи под цветным изображением клетки и подняла глаза.
— Смысл в том, чтобы как можно больше узнать в своей области.
Я вздернул брови.
