– Что… что вы хотите? – прохрипела Леся.
– Ну вот. Уже нормальный, конструктивный разговор, – похвалила Бородулина. – Ты все правильно, лапонька, поняла. Вы оба – в моих руках. Достаточно одного звоночка – и в доме сделают обыск, машину отправят на экспертизу, и все, вам крышка. Надо бы, конечно, вас на нары отправить. – Глаза Веры сузились: – Чтоб твой ублюдок в тюрьме родился. И рос сначала за решеткой, а потом в детдоме… Но я, – вздохнула, – человек не кровожадный. И могу предложить тебе другой вариант.
– Какой?
– Как какой? Деньги, конечно! Небольшой, но регулярный гонорарчик за молчание. Много не попрошу, не бойся. Прекрасно знаю: пока ты в наследство не вступишь, миллионов особых у тебя не будет. Но десять тысяч зеленых – в месяц! – или сто двадцать в год единовременно, это уж как тебе удобнее! – осилишь запросто. Вот номер счета, – Бородулина протянула ей отпечатанную на принтере бумажку. – Первая выплата завтра. Не будет денег – тут же в полицию звоню. Все поняла, красавица?
…Леся много раз потом прокручивала в мозгу тот разговор. Имело ли смысл стоять на своем: ничего, мол, не знаю? Колька – когда она ему все рассказала, – наорал на нее и заявил, что она просто дура. Вопил: «Куда дешевле было бы машину утопить и дом спалить, чтоб никаких улик! А теперь мы оба на всю жизнь в кабале!!!»
Но только менты, если б уж взялись ее трясти, и без улик бы вынудили во всем признаться. А так она пусть почти совсем без денег, но хотя бы дома. Растит сына. Может себе изредка позволить обновку, поход в кино или в ресторан.
Зато теперь – когда тело Игоря нашли и она вступит в права наследования – все совсем по-другому будет.
Сколько ей предложить Бородулиной, чтоб та отстала навсегда? Один миллион? Два, три? Ладно, даже если Вера потребует десять – плевать, пусть подавится. У нее все равно останется много!!!
…Однако когда Леся в изумительном предвкушении скорого освобождения вошла в Верин кабинет в доме на Остоженке, та ее огорошила:
– Мне нужно все.
– То есть как? – Леся так и рухнула в кресло.
– Да очень просто! – Вера, как и в прошлый раз, говорила с ней снисходительно, словно с ребенком. – Состояние Игоря оценивается в двадцать восемь миллионов долларов. И мне нужны все эти деньги. До копейки. Или…
Леся (она задыхалась от возмущения) перебила:
– А ничего не треснет?
– Как знаешь. – Вера равнодушно пожала плечами. – Мне в принципе все равно: напишешь ты отказ от наследства или в тюрьму отправишься. Дело в том, что у нас с Игорем есть дочь. Я являюсь ее законным опекуном. Поэтому я на его деньги претендую на законных основаниях.
– К-ка-кая дочь? – прохрипела Леся.
– А ты не знаешь? Что, когда Игорь к тебе сбежал, мы с ним ребенка ждали?..
– Но у вас же там что-то… – растерянно пробормотала Леся.
– Да, – спокойно согласилась Вера. – Девочка долгое время росла в чужой семье. Но сейчас недоразумение устранено. Моя дочь здесь, со мной. И, конечно, делить деньги Игоря с тобой и твоим выродком мы не собираемся. Так что выбирай, что тебе больше по душе: отдать все по-хорошему или отправиться на нары. Для сведения: когда человека обвиняют в убийстве наследодателя, его право на наследство, естественно, утрачивается.
– Вы все равно ничего не докажете! – истерически взвизгнула Леся. – Прошло столько лет! Там даже причину смерти установить невозможно!
– Ну, дырку-то в черепе у Игоря нашли, – флегматично пожала плечами Вера. – И следы крови в твоем доме найдут.
– Да черта с два! – Леся, наконец, вспомнила наставления Кольки: не покупаться на шантаж.
Вера же с прежним самодовольством продолжила:
– К тому же вот. На, ознакомься. – Она швырнула к ногам Леси несколько фотокарточек. – Я еще тогда их тебе показать собиралась, да только ты и так «поплыла».
Лесе пришлось, согнувшись в три погибели, поднимать фотографии… Взглянула на первую из них – и кровь отхлынула от лица: она сама… в очень хорошем качестве… стоит с потерянным лицом возле бездыханного тела мужа…
Вера, с удовольствием наблюдавшая за ее агонией, широко улыбнулась:
– Обычно в театрах фотографировать запрещается, но мне уж пришлось немного нарушить правила. А объектив у меня хороший, и режим ночной съемки работал прекрасно.
– Это фотомонтаж! – из последних сил выдохнула Леся. – И вообще снимки… они доказательством не являются!
– Да как хочешь, милая, как хочешь! – не стала возражать Бородулина. – Давай попробуем: я в полицию эти карточки отошлю – и пусть уж там сами решают: фотомонтаж это или нет.
Леся молчала. Она продолжала машинально перебирать снимки. Вглядывалась в мертвое лицо Игоря. В посеребренную вазу – орудие убийства (ее Вера сняла крупным планом). Можно, конечно, утверждать про фотомонтаж – если ты убийства не совершал. Но она-то действительно убила…
И такое Лесю охватила отчаяние, такая безнадежность, что даже Вера ей снисходительно посочувствовала:
– Глупая ты, деревенская девочка.
Вера встала из-за стола. Налила из хрустального графина воды, протянула Лесе стакан:
– На, выпей.
Леся же не сводила глаз с почти точно такой же посеребренной вазы. Орудие убийства – полное нежных, розовых тюльпанов – стояло у Бородулиной на столе.
* * *
Аппаратуры в клубном доме на Остоженке оказалось напичкано достаточно. К тому же охранник прежде, чем пропустить Лесю Бородулину к Вере, потребовал у визитерши паспорт и снял с него копию.
Поэтому – хотя с Аллы Кузовлевой подозрений не снимали – полицейские немедленно направились к Лесе.
Ее дом оказался заперт.
Подозреваемая (вместе со своим троюродным братом и сыном) в этот момент пыталась сбежать из Москвы. Однако пройти паспортный контроль в Шереметьево не успела.
Лесе еще ни единого вопроса задать не успели а она уже разрыдалась и начала рассказывать. И первыми ее словами были: «Вера Бородулина – просто чудовище! Туда ей и дорога: прямиком в ад!»
* * *
Галина Круглова узнала о смерти Бородулиной из новостей и поймала себя на мысли, что она очень рада.
У нее не было никаких доказательств, однако Галина не сомневалась: Вера – ужасный человек. Именно она лишила жизни ее любимого Гену.
Круглова – дока в судебных делах – добилась эксгумации, повторного вскрытия. И следователь подтвердил: «Клофелина ему в водку добавили».
Но тут же разочаровал: шансов найти преступника почти нет. «Геннадий ваш пил один, свидетелей нет…»
А над Галиной идеей опросить Бородулину лишь посмеялся.
Что ж, она могла бы вцепиться в Веру, как когда-то вцепилась в воспитателей, допустивших смерть ее сына. И – может быть – смогла бы доказать ее вину.
