— Не отвечай! Только не сейчас! Пожалуйста!
— Не могу — это мама.
Когда, после бесконечного разговора, она вернулась и Уоррен с вожделением накинулся на нее, она отстранилась.
— Ты ничего не хочешь сказать мне по поводу Гийома?
— …?
— Его вызывали на допрос в ходе следствия по делу о каких-то пиратских спутниках, или что-то такое.
— …
— Он сказал, что это ты добился, чтобы ему отсрочили долг.
Гийом признал свое участие в попытке мошенничества; ему пообещали, что к уголовной ответственности он привлечен не будет — отделается отметкой в учетной карточке. Про ограбление собственного дома он, однако, умолчал — и этого никому не надо знать, даже Лене.
— А теперь мне хотелось бы услышать, почему ты мне ничего не сказал. И если ты ответишь: Я хотел как лучше, я сейчас же уеду домой.
Что на это ответить? Что ее братец Деларю возомнил себя вроде Манцони, но не потянул? Уоррен признал свои ошибки, хотя в глубине души считал совсем наоборот. Эта ложь во благо, связавшая его с Гийомом, была меньшим из зол, как и насильственные меры, примененные им к кучке жуликов ради того, чтобы вся история принесла как можно меньше ущерба остальным. Благодаря ему мама и папа Деларю никогда не узнают, что их сын сам, своими руками впустил в их дом беду. Теперь, когда все снова в порядке, надо забыть случившееся, и чем скорее, тем лучше.
— Я знаю, мне надо было тебе рассказать. Прости меня.
Простить? Дома у Уоррена Лена всю ночь просидела в кресле, размышляя, как ей простить жениху это недоверие к себе. Родители учили ее, что хитрить с правдой — это обманывать самого себя, и еще, что жестокости и насилию нет и не может быть оправдания.
— Завтра ты начнешь строить дом, в котором нам скоро предстоит жить вместе, — произнесла она. — Тебе потребуется много сил и терпения. Когда ты его построишь, он станет воплощением твоего мастерства, твоего искусства. Обидно будет, если после стольких трудов первой в этот дом войдет ложь.
— …
— А теперь, если у тебя есть что мне сказать — что-то такое, что ты собирался скрыть от меня, пусть даже ради моего же спокойствия, — именно сейчас, пока ты не взялся за работу, самое время освободиться от этой лжи.
Не проси меня об этом, мой ангел. Мой настоящий отец не тот капитан ФБР, с которым я тебя познакомил. На самом деле я сын гангстера и сам чуть не стал бандитом Но, чтобы рассказать про себя, сначала я должен открыть тебе все про него, и про его отца, и про его деда.
— Я жду ответа, Уоррен.
— Ничего, я ничего не скрываю от тебя, мой ангел.
И, чтобы поскорее покончить с этим, добавил:
— Любовью мы заняться не успели, зато в первый раз поссорились. Это тоже основополагающий факт в жизни семьи. Мы сделали это и теперь свободны!
На рассвете Лена позволила ему обнять себя, радуясь, что они снова вместе. После трогательных примирений они встали поздно и обедали у Донзело. Затем еще раз съездили на свой участок, чтобы «закрепиться» на первом эскизе будущего дома. Ближе к вечеру Уоррен выехал на дорогу, ведущую к вокзалу Баланса.
— Мне бы не забыть бумаги, — предупредила она.
— Возьми в бардачке, мой ангел.
Он поставил машину на стоянку и пошел к багажнику, чтобы достать ее сумку, а потом проводить ее до вагона. Она сидела неподвижно, не сводя глаз с содержимого бардачка.
— …Лена?
Уоррену предстояло теперь объяснить, что делала там фотография столика эпохи Наполеона Третьего, украденного несколько месяцев назад из ее дома.
Среди прочих картин, промелькнувших у него в голове, он увидел голову одного человека, зажатую им в железном ящике, и другого — проломленную им же ударом свинцовой трубы.
— Слушай, ты не поверишь…
В глазах Лены он прочел, что на этот раз у него ничего не выйдет…
* * *
Франсуа Ларжильер на мгновение вышел из отупения, чтобы налить себе виски, затем снова улегся на диван в гостиной и стал искать глазами трещину на потолке, которую рассматривал уже в течение нескольких часов. Он был раздавлен чувством, которому не мог подобрать определения, чувством, которое не значилось в наборе человеческих переживаний, которое не было еще воспето поэтами и изучено психологами. Это чувство Франсуа только что придумал сам: что-то вроде тоски, усугублявшейся внезапным осознанием любви. Когда Бэль вышла из кафе, он вдруг ощутил убийственную пустоту и одиночество и горько пожалел о своей дурацкой прощальной речи. Он ненавидел себя за то, что сначала столько всего наболтал, а потом, при появлении этих типов, вдруг, наоборот, онемел. Как можно быть таким идиотом! Как он не подумал, что в нее может влюбиться еще кто-нибудь, причем настолько, что захочет наложить на нее лапу? Это же простая статистика: среди нескольких тысяч особей мужского пола, которые оборачиваются на улице на Бэль и смотрят ей вслед, многие не отказались бы владеть ею, как драгоценностью, и среди этих многих нашелся один — отчаяннее, сильнее, хитрее остальных, — которому это удалось. Как она сказала? Трофей? Ну да, есть же психи, которые скупают шедевры искусства. Разве можно представить себе более прекрасный трофей, чем Бэль?
Чтобы правильно оценить ситуацию, Франсуа Ларжильер должен был перевести ее в привычные термины, почерпнутые из волшебных сказок и видеоигр: злой король, прекрасная принцесса, замок, стражники. В этой конфигурации не хватало храброго принца, единственного, кто был способен решить задачу. Сам-то Франсуа был почти полной его противоположностью: он никогда не покидал своей башни из слоновой кости, ждал, пока принцессы сами придут к нему, выходил на улицу осторожно, как мышь, и весь свой героизм тратил на собственные программы. Принцесса умерла бы от тоски и от скуки, прежде чем Франсуа Ларжильер пришел бы ее освобождать.
Как мог он жить рядом с такой чудесной женщиной и не замечать, что она скрывает какую-то страшную тайну? Бэль показала ему, что такое настоящее мужество, а он смотрел, как она уходит от него, и ничего не сделал. На что ему теперь все эти виртуальные знания, весь этот виртуальный опыт? Вот она — настоящая героиня, девушка, оказавшаяся в труднейшем положении, но скрывавшая свою трагедию от любимого.
Вдруг Франсуа перестал страдать, подчинившись насущной потребности немедленно вызволить Бэль из заточения, взять ее на руки, наделать ей кучу детишек и никогда с ней больше не расставаться. В недрах кладовки он отыскал фонарик, которым никогда не пользовался, — тяжелый, длинный, черный, он вполне мог сгодиться как дубинка. Кстати, эти его качества обыгрывались даже в рекламе, там так и говорилось: самый покупаемый фонарик в Соединенных Штатах Америки, популярный среди сторонников самозащиты Произведя несколько ударов по воображаемым головам, он засунул фонарик в сумку вместе с бутылкой виски. После чего отправился в подземный паркинг в нескольких улицах от дома, открыл бокс, служивший ему гаражом, и завел скутер, которым не пользовался уже несколько лет. Взяв курс строго на запад, он остановился по пути у Орлеанских ворот и купил в оружейном магазине баллончик слезоточивого газа — защитный аэрозоль, как значилось на этикетке, дабы покупатели не слишком комплексовали. Незащищенность нашей жизни застав ляет людей приобретать соответствующее снаряжение. Защитный аэрозоль позволяет нейтрализовать нападающего, не нанося ему ран. Для пользования им не требуется ни особое умение, ни применение силы Простой в обиходе и небольшой по размеру баллончик легко помещается в кармане или дамской сумочке. Содержащийся в нем парализующий газ сразу же обезвреживает нападающего. Направленный на глаза, он вызывает ощущение жжения и нарушает координацию движений. Средства самозащиты шестой категории находятся в свободной продаже, но не допускается их ношение без установленного законом разрешения. Именно то, что нужно.
