— Мне бы еще Колимога проверить. Где он, на Подоле?
— На Щековице должен.
— Эх, не близко… Ну, поскакал я. Ты серебришко-то зря не трать, Войтигоре, я ведь проверю, — взгромоздясь на лошадь, на прощанье погрозил посохом он.
Проводив его взглядом, Войтигор подозвал парней:
— Тебе резана, тебе, тебе… а вам — на двоих одна!
— Почто так, волхвоче?
— А невпопад выкрикивали! В следующий раз будете, как надо. Ну, все, что ли? — Он обернулся. — Идем в корчму, брат Куворе? Бражки хлебнем, чай, заработали.
— Идем, — ухмыльнулся Кувор. — Стой. А этот гусь где? Эй, Велимор!
— Тут я, в кусточках, — послышался из-за берез тоненький жалобный голос. — Живот прихватило.
— От страха, верно! — Войтигор засмеялся. — Эвон как плетей испугался. А и поделом — не гневи Вельведа, что скажет, то и сполняй!
— Да я ж и сполняю… — глухо ответили из темноты.
Не вернулись Ярил с Порубором и к пятнице. Напрасно все глаза проглядела Любима — не покажется ли за воротами суженый? Нет, не показался. Сам Зверин головою качал, на дочку глядючи. Не выдержал, послал ближе к полудню на торг — пущай дщерь проветрится, инда извелась вся.
— Паволоки купи себе на рубаху летнюю, да замок на амбар новый, — отсчитывая серебряные дирхемы, строго напутствовал Зверин. — Калитой зря не сверкай, да до темна не шатайся, народишко на торгу разный ходит — татей хватает.
— Ужо не беспокойся, батюшка, — уходя, поклонилась дева, поплотней запахнула платок — небо-то не как вчера — хмурилось, вот-вот заплачет дождем, а то и мокрым снегом.
Выйдя на улицу — грязи-то! — Любима повернула было назад, спросить у батюшки лошадь, да встретила подружку-веселушку, рыжую Речку. Та заулыбалась, замахала рукою, подбежав, обняла:
— Куда ж, подруженька, путь держишь? Али батюшка к нам отпустил?
— Не, не отпустил, — Любима грустно улыбнулась. — На торг послал, за замком да паволоками. Дома-то сидючи, уж извелась вся — что-то не идут наши, не случилось ли с ними чего?
— Не журись, подруженька, дорожка-то у них дальняя… А давай-ко и я с тобой на торг загляну?
— Давай! — обрадовалась Любима. — Вместе-то все веселее.
Обойдя глубокую лужу, свернули к Подолу, чуть поднялись ко Градку, прошлись мосточком, спустились — во-он он, Подол, далеко тянется! Маячат крышами дома-усадебки, с садами, амбарами, хлевами. По левую руку, чуть ближе к Глубочице-речке — кузницы, кажется по всему Подолу наковален звон слышен. С правой стороны, на высоком холме — укрепленный град — детинец с высокой стеной, с башнями, из крепких бревен сложенными. Перед стеною ров — перекинут узенький мостик, в случае чего раз — и нет его. От рва почти до пристани, через весь Подол, вал — не от врага, от пожаров. Пожар — дело страшное, не убежишь от него, не скроешься, оглянуться не успеешь, как все, что рук не покладая копил, в прах обернется. Потому и боялись пожара, особенно коли лето стояло в сухости. Для того и на торжище колодцы выкопаны. Мимо них-то и прошли девы, отгоняя назойливых сбитенщиков да лепешечников — и без того сыты.
— Вона, замочники, — указала пальцем Речка. — За стремянниками да копейщиками.
— Сама знаю, что за копейщиками. Туда и идем… Эй, господине, замки добрые есть ли?
— Как не быть, краса-дева? Тебе для чего замок-то? Поди, для амбара?
— Угадал, для амбара.
— Ну, вот этот бери, не пожалеешь. — Кузнец или его помощник вытащил из груды лежавших на деревянном прилавке-рядке замков один, щелкнул по нему ногтем. Звонко зазвенело железо, словно колокол в храме распятого бога, что сложили не так давно на Подоле ромейские купцы-гости.
— Беру, — кивнула Любима, не глядя. Ткнула в бок засмотревшуюся на мониста Речку. — Пошли, нам еще паволоки купить надо.
Купили и паволоки у сурожца, светло-зеленые, голубые, розовые. Любима взглянула в небо — хоть и смурно, да до темна еще далеко вроде. А тут и Речка:
— А пошли-кось в одно место сходим. Ну, куда в тот раз волхвы звали.
— Да, весело тогда было, — улыбнулась Любима. — Можно бы и зайти, время есть. А куда они звали?
— Да недалеко тут, почти что у пристани изба.
— Ого! Хорошо хоть не на Щековицу. Что ж, идем поглядим… А не рано?
— Да не рано, — беспечно махнула рукою Речка. — Там, когда ни приди, завсегда рады.
Их и вправду встретили радушно — чуть ли на шею не кинулись. Кроме уже знакомых волхвов — носатого с кругломордым и отрока Велимора — в просторной избе находился еще и высокий жилистый старик с густой бородой и какими-то бесцветными, глубоко посаженными глазами. На шее старика болталось ожерелье из высушенных змеиных голов.
— Это наш старший, Колимог-волхв, — нагнувшись, шепнул Велимор, и, по-девчачьи поправив волосы, предложил: — Да вы раздевайтесь, — он предупредительно вытянул вперед руки, — и не стойте в дверях, проходите в горницу.
Гостьи переглянулись, хихикнули — в горницу так в горницу.
В горнице — довольно просторной для обычного глинобитного дома — дымился сложенный в углу очаг. В подвешенном над очагом котле шипело-булькало варево, и синий дым, клубясь, поднимался к волоковой дыре в крыше. Потрескивая и чадя, горели два светильника по углам, прыгали по стенам угловатые тени. Полумрак, широкие лавки вдоль стен, застланные мягкими шкурами… не слишком ли мягкими? Что-то на миг насторожило вдруг Любиму — то ли эти широкие лавки, то ли странный запах варева в котле, то ли медоточивые улыбки волхвов. Уйти отсюда, что ли? Да нет, Речке вроде бы нравится — вон как ухлестывает за ней Велимор-отрок. То прижмется как бы невзначай, то заглянет в глаза, то по руке погладит. А Речка аж вся млеет. Эх, дева, дева… Немного погодя появились и другие гости, тоже все молодые девчонки. Заходили запросто, бросали на лавку шубы, кивали волхвам, как старым знакомым, переглядывались, шептались о чем-то, смеялись — обычные посиделки. И что с того, что кругом волхвы?
В горнице быстро стало жарко, запахло сладкими благовониями — Любима даже хотела попросить кого-нибудь из хозяев распахнуть дверь… Однако увидала, как молодой волхв, наоборот, вставил в пазы засов.
— Испейте, гостюшки дорогие! — Велимор с поклоном и улыбкой на устах поставил прямо на глинобитный пол большие деревянные кружки.
Гостьи выпили почти разом, правда, Любима лишь пригубила — кто знает почему? Наверное, вспомнила слащавые улыбки волхвов?
На середину горницы вышел молодой волхв Велимор, пригладив волосы, в руке бубен:
Аще песенны сказания
О Перуне-громовержце,
О Мокоши — сырой земле!
— О Мокоши — сырой-земле! — вслед за остальными волхвами хором повторили все.
— Плывет по небу лыбедь-птица, — продолжал отрок.
