Старый Всетислав после того случая всецело доверял этим троим… чем и воспользовался Ирландец, выпустивший стрелу в грудь ничего не подозревающему боярину. Не сам, конечно, выпустил — нашелся потом исполнитель, которого тут же, после признания, и казнили, утопив в Волхове. Вообще, туманная история. Как выходило из слов свидетелей, боярин Всетислав, опасаясь заговорщиков, затворился в своей усадьбе, окруженной высоким частоколом и башнями. Никуда не выходил, пребывая под охраной верных воинов и коротая дни в обществе внучки Алуши, по-новому нареченной Изяславой. Единственным человеком, беспрепятственно посещавшим боярина, был Конхобар Ирландец, усиливший дружину боярина своими людьми, один из которых и достал Всетислава стрелою. Потом бежал, но вскоре был пойман. Жаль, поторопились с казнью. Ирландца же потом видели в обществе волхвов, Малибора и Кармавы, — вместе принесли в старом капище в жертву богам белую лошадь. И вообще, по Новгороду распускались такие слухи, что надобно, мол, сделать Конхобара не наместником, а князем, захватить Ладогу и всю дань брать себе. К Ирландцу вольнолюбивые новгородцы склонялись больше, нежели к сыну Малибора Квакушу, о слабоумии которого знали многие. Но почему Конхобару поверили такие влиятельные волхвы, как тот же Малибор и «ангел смерти» Кармана? Чем же он так привлек их… если привлек? И, желая захватить власть, зачем прислали письмо? Правда, послание то больше касалось Ладоги.
Хельги вздохнул. Скудные были сведения, скудные. Хотя, казалось бы, все лежало на поверхности. Или это так только казалось?
Вечером вернулся из Новгорода Стемид. Довольный, теребил свои косицы и, поклонившись князю, с усмешкой вытащил из заплечного мешка стрелу. Длинную варяжскую стрелу с вытянутым наконечником.
— Ею убили боярина Всетислава.
— А Алуша… Изяслава? Про нее ты ничего не разузнал?
— Нет, конунг. — Стемид покачал головой. — Слыхал только, что была при боярине такая дева. А после смерти его никого в усадьбу она не допускает, я уж как ни старался проникнуть — никак. Говорят даже, и нет ее там.
— Нет? — вскинул глаза князь. — А где же она?
— Не знаю, мой конунг, — пожал плечами варяг. — И вызнать не удалось ничего.
— Да-а, — протянул Хельги. — Не густо… А про варяжских купцов узнал что?
— Узнал. — Стемид потеребил бороду. — «Живой товар» у всех есть, есть и девы, и, вероятно, красивые, только в Новгороде их продавать не будут, повезут дальше, в Ладогу.
— Что ж, — кивнул князь, — там и посмотрим.
После ухода Стемида он тщательно осмотрел стрелу, оперенную черными перьями ворона. Неужто и впрямь по приказу Ирландца убили боярина Всетислава? А ведь похоже… По крайней мере, кому-то другому это было бы весьма затруднительно сделать. Но как же Алуша — Изяслава? Затворилась в усадьбе и никого не пускает? Правильно делает — и ее могут под одну гребенку с боярином. После его гибели девушка вряд ли кому-нибудь доверяет. Пожалуй, единственный человек, кому она могла бы хоть что-то поведать, — сам Хельги. Да, нужно ехать самому, и как можно скорее.
Дождавшись утра, князь велел снаряжать ладью в Новгород. Визит был обычным — выразить скорбь о безвременно погибшем боярине.
Переправившись через реку, князь под приветственные крики новгородцев сошел по узким сходням. Взобравшись на подведенного коня, вместе с десятью гридями в кольчугах и с копьями он миновал городские ворота и направился к усадьбе боярина Всетислава. Узнав князя, стражники боярина отворили ворота и проводили к Алуше — «приемной дочке боярина Изяславе», так девушка звалась официально.
Изяслава, увидев князя, встала, поклонилась и, жестом выпроводив слуг, предложила широкое, обитое бобровым мехом кресло, в котором, бывало, сиживал и сам погибший боярин.
— Ирландец? — усаживаясь, спросил Хельги.
— Да, — кивнула девушка. Волосы ее были стянуты в тугую косу, поверх надета широкая головная повязка, сплошь расшитая жемчугом, щеки густо нарумянены, так что едва можно было узнать прежнюю Алушу.
— А никто и не узнал, княже, — тихо улыбнулась Изяслава. — Я говорю о слугах, волхвы-то, конечно, прознали сразу. Хотели было возмутить народ, — хорошо, господине Конхобар отговорил их. А потом сам…
Девушка всхлипнула.
— Ну-ну, Изяслава, не плачь. — Поднявшись с кресла, Хельги обнял девчонку за плечи. — Лучше поведай мне о гибели деда твоего, боярина Всетислава.
— А чего говорить? — вытерев глаза, вздохнула Изяслава. — Все уж знают. Дед подозрительный был, никого на двор не пускал, особенно в последнее время, только вот Ирландца… А тот тоже его настраивал, мол, времена неспокойные, даже стражу помог увеличить, самолично каждого воина проверял… И вот… Остальное ты, думаю, знаешь. Я-то при том не присутствовала, так что не могу сказать, как в точности все было. Дед прихворнул сильно, хотел даже бабок позвать, заговоруний. Высох весь, изжелтел. Видно, немного ему и оставалось. А в тот день сначала Ирландец приехал, зашел к деду, да почти сразу и вышел. Вскочил на коня, шепнул что-то стражу, которого сам и нанимал. Тот и побежал в хоромы, видали, как на крыльце еще стрелу вытащил, сунулся в горницу, да бежать… Потом уж навалились слуги.
Хельги прошелся по горнице. Странная история. Какая-то несуразная. Ну зачем было Ирландцу подсылать убийцу? Сам мог бы пырнуть старика ножом да спокойно уехать с усадьбы… Зачем вся эта суета с воином, со стрелою? Как-то уж слишком громоздко, не в стиле Ирландца… если, правда, ему это зачем-то не было нужно. Только вот зачем? Узнать… так, может, и понятнее станет все поведение Конхобара, более чем странное. Хотя, конечно, если исходить из того, что Ирландец и в самом деле возглавил заговор, действовал он вполне логично — ведь главным противником заговорщиков был именно Всетислав. Логично было бы вывести старого боярина из игры. Да… Но зачем так громоздко?
Поехать на усадьбу к Ирландцу? Ее еще, кажется, не успели разграбить?
— Успели уже, — улыбнулась Изяслава. — Слуги говорят, вчера еще грабили. Как и дома волхвов — Малибора с Карманой. — Девушка передернула плечами. — Как вспомню тот погребальный костер… Если б не ты, княже…
Она снова всхлипнула. Хельги подошел и ласково погладил девчонку по голове. Та подняла глаза… и вдруг жарко поцеловала князя в губы.
— Я теперь верю только тебе, — прошептала боярышня, расстегивая фибулы синего варяжского — по последней моде — сарафана. Прошуршав, упал к ногам сарафан, Изяслава быстро стянула через голову рубаху. Стройное, тело ее уже стало куда более женственным, нежели прежде, девушка заневестилась, заматерела, заметно округлились бедра, налилась любовным соком грудь. Хельги погладил рукой шелковистую кожу, чувствуя на своих плечах девичьи пальцы.
— Возьми меня, княже…
Усадьба Конхобара Ирландца, как и следовало ожидать, была разграблена и сожжена. На просторном, окруженном высоким частоколом дворе еще дымились бревна. Сломанные ворота валялись прямо на земле, от разрушенного амбара тянулась просыпанная полоска муки. Белая по зеленовато-желтой вытоптанной траве. Спешившись, Хельги кивнул гридям.
