По окончании диспута «компаньоны» расстались, как только вышли из дворца. Ирландец сумел познакомиться с одним из средней руки чиновников, протостратором Филимоном Варзой, курирующим дела, касающиеся леса, камня, извести и вообще всех стройматериалов. Филимон как раз недавно вернулся из Фракии, где инспектировал каменоломни, и прямо-таки жаждал пообщаться с собеседником. Ирландец, скромно потупив глаза, соврал, что и сам когда-то занимался поставками леса, — на том и спелись. И вот уже Конхобар пригласил нового приятеля в питейное заведение, куда они оба и намылились сразу после вечерни в ближайшей церкви Святой Ирины.
Никифор благодаря своему интересу к теологической теме спора привлек внимание епископского секретаря, отца Кирика. Оба, как выяснилось, были книжниками и назавтра договорились встретиться в библиотеке, а сегодня — отстоять вместе вечерню в храме Святой Софии, молясь за избавление от безбожных русов.
Хельги мысленно потер руки. Все бы хорошо, да ведь требуются известные расходы. Того же протостратора Филимона Ирландцу придется поить еще не один раз, а Никифору может понадобиться купить для отца Кирика книгу. Хотя бы одну — и то на нее едва ли хватит имеющихся в наличии солидов. Да еще нужно кормить воинов — десяток Твора. Самое время подумать о зарабатывании денег! Ладно, так им завтра и заявить. Пускай сами тоже напрягутся, подумают. Мало ли что гриди — не все ж тупо махать мечом, иногда следует и мозгами пошевелить. Хельги не пошел к вечерне, смотрел на форуме Тавра выступления мимов — ну и умора, а девчонки-акробатки ничего — гибкие, симпатичные, полуголые. Особенно та, светловолосая с коричневой кожей. Загар, иль и в самом деле такая смуглявая? Девчонка, одетая в короткие обтягивающие панталоны и лиф, забралась на высокий шест и застыла там в виде распластавшей крылья птицы. Ее напарники — два мускулистых жонглера — подхватили шест снизу и понесли над зрителями, а светловолосая дева будто летела. Зрители щедро кидали монеты.
Засмотревшись на представление, Хельги и не заметил, как наступил вечер. Мягкий, приятный, теплый и очень тихий, — несмотря на людской гомон, почему-то казалось именно так — тихий, может, оттого, что вовсе не было ветра? Или успокаивающе действовали золотисто-палевые небеса, щедро подсвеченные упавшим в море солнцем? Народ развлекался, особенно после того, как в христианских храмах закончилась вечерняя служба. И совсем не похоже было, что с суши к городу подступили воинственные полчища русов, совсем не похоже.
В воздухе уже плыли фиолетовые сумерки, когда Хельги наконец подошел к церкви Сергия и Вакха, что располагалась у крепостной стены, неподалеку от дворцового комплекса. Из-за старого каштана вдруг быстро вышла закутанная в темную мантию женщина, подошла к князю — видно, давно поджидала — и произнесла лишь одно слово:
— Идем.
Хельги узнал служанку и молча пошел следом. Они пересекли небольшую примыкавшую к дворцу площадь и вошли в перистиль со стороны ипподрома. Охранявшие двери стражники лишь кивнули, разведя в стороны копья. Внутри дворца было темно, горящие под самым потолком светильники и лампады едва разгоняли тьму. Князь бодро шагал вслед за своей проводницей по длинному коридору с мозаичным полом и украшенными искусной позолоченной резьбой стенами. То и дело попадались навстречу какие-то размытые тени, при виде служанки старавшиеся побыстрее скрыться, — скорее всего, это были слуги. Потом миновали освещенную свечами нишу с золоченым киотом, и князь даже не дождался, когда глаза вновь привыкнут к темноте, — служанка втащила его в какое-то просторное помещение, освещенное двумя восковыми свечами. Свечи горели в поставцах из выкованных изящным кружевом позолоченных прутьев. Имелись и другие светильники, но они не горели, лишь в углу, у иконы, теплилась зеленым огоньком лампадка.
— Ты все же пришел! — услышал князь. — Смелый.
Хельги оглянулся и вместо исчезнувшей непонятно куда служанки увидел перед собой ту самую красавицу с надменным лицом и властным взглядом. Нежно-каштановые волосы ее были искусно уложены в высокую прическу, скрепленную золотой булавкой с красным драгоценным камнем. Из-под широкой парчовой столы выглядывала светло-голубая туника, прошитая тонкой золотой нитью. Темная мантия с серебряными цветами, небрежно отброшенная в сторону, лежала на краю широкого, забранного цветным шелковым покрывалом ложа.
— Как звать тебя, незнакомец?
— Хаки. Я из Каппадоккии.
— И судя по имени и облику — варанг, не так ли?
Женщина была умна и явно не привыкла к тому, чтоб ей перечили.
— Да, варанг, — развел руками Хельги.
— Чувствуется по выговору… Но все же ты неплохо говоришь по-гречески.
— Были хорошие учителя. — Князь улыбнулся.
— И ты не монах. — Красавица пристально посмотрела на него и усмехнулась. — И не говори только, что это не так, поверь, я вдоволь насмотрелась на монахов. У тебя совсем не такой взгляд, Хаки.
— А какой же?
— Хищный, пронзительный, смелый! Совсем не монашеский.
— Да, я приехал посмотреть на чудеса столицы.
— Посмотришь. Так кто ж ты?
Хельги ответил стихами Григория Назианзина:
— Кто я? Отколе пришел? Куда направляюсь?
Не знаю.
И не найти никого, кто бы наставил меня.
— Так-таки не найти? — засмеялась женщина и в свою очередь продекламировала:
— Друзья врагами стали; плоть недуг язвит;
Каменьями толпа меня приветствует;
Отъята паства, чада же духовные
Одни со мной разлучены, другие же
Спешат предать…
Тот же Назианзин. Сказано про мужчину, священника — но как будто бы про меня — друзья врагами стали, чада спешат предать… вернее, чадо… — Женщина вздохнула и тут же, хлопнув в ладоши, улыбнулась.
— Каллимаха, принеси нам вина! Будем веселиться, не так ли, Хаки?
Хельги улыбнулся, прикидывая, как, если что, выбраться из этой золоченой клетки. Кажется, вон там, за шторой, окно, а позади — дверь.
Служанка — на этот раз не та чернавка, что привела сюда князя, а другая, молоденькая, красивая, улыбчивая, с пышными волосами и гибким телом, — поставила на небольшой столик серебряный поднос с кувшином и кубками. Осторожно налила вина.
— Лей больше, Каллимаха! Ну, Хаки, выпьем за…
— За поэзию, моя госпожа, — учтиво продолжил князь.
— Хорошо сказано. — Красавица одобрительно кивнула. — За это стоит выпить.
Вино оказалось терпким и крепким, видно, пили его здесь неразбавленным, по древнему обычаю Восточной империи ромеев.
— Кто еще из поэтов не оставляет равнодушным твой ум?
— Ну… — Хельги замялся, сказать по правде, не очень-то многих он и знал, только тех, кого любил Никифор. Вспомнил вот Назианзина, а больше что-то никто не вспоминался, разве что Касия…
