Проснулся боярин Ставр, сел на кровати, очами сверкнул люто.
— Митря! — позвал.
Явился Митря — козлобородый, Упадыш прозванием, что по дню от гостя Олега в клети прятался. Вытянулся угодливо, ждал.
— Девку! — скрипнул зубами Ставр. — Холопку дворовую. Ту, пятнадцатилетнюю, с волосами, что лен.
Митря Упадыш кивнул понятливо. Выбежал с усмешкой глумливою, мига не прошло — вернулся: верные слуги притащили девку — светлоглазую, испуганную. Волосы — словно лен, выбеленные.
— Вяжи к лавке.
Митре да прочим слугам и говорить не надобно — распластали на лавке девку, рубаху сорвав. Та закричала испуганно, неладное чувствуя…
Кричишь?
Так вот тебе кляп!
Теперь только мычание доносилось чуть слышно. По щекам девчонки стекали слезы.
Плачешь?
Так еще не так заплачешь сегодня!
Прочь все!
Плетка… Удар… Кровавая полоса вдоль груди… Еще удар… Еще одна полоса… И только слабый вскрик, кляпом задержанный…
После многих ударов — девка уж и кричать перестала — набросился на нее Ставр, словно зверь дикий. Рычал, кусал, ругался. Удовлетворив страсть, отвалился на ложе, кликнул Митрю да служек:
— Пользуйте.
Бедная девчонка.
Она уже даже не плакала.
— Хватит… Переверните спиной кверху. Вот так. Теперь похожа. Похожа на Софью. Что стоите? Прочь пошли!
Боярин Ставр снова схватил плетку с железными крючьями вышитыми…
Хлестал по спине белой, пока не устал. Приговаривал:
— Вот тебе, Софья, вот тебе! На! На! На! Получай, дура!
Летели на пол лоскутья кожи, брызгала кровь. Боярин не унимался. Глаза его закатились, с тонких, искривленных в злобной ухмылке губ стекала пена.
Получай, боярыня Софья!
Софья! Софья! Софья…
Обессиленный, упал боярин. Отдышался, оделся, пнул сапогом девчонку. Та не шевелилась.
— Митря!
— Тута, боярин!
— Скормите собакам!
— Так сыты, батюшка!
— Тогда — в ручей. Мне вас учить?
— Исполним все, батюшка, не сомневайся, не в первый раз ведь.
Истерзанное тело несчастной девчонки вынесли с усадьбы через потайной ход и бросили в Федоровский ручей. Темные воды с плеском сомкнулись, приняв очередную жертву боярина Ставра. Не первую и не последнюю…
— Ну, вот и славненько.
Митря Упадыш потер руки и размашисто перекрестился на угадывающуюся за ручьем черную громаду церкви Федора Стратилата, выстроенную новгородским посадником Семеном Андреевичем в лето 1361 года.
Глава 7
Новгород. Сентябрь — октябрь 1470 г.
Уйди, проклятый дьявол, не мешай нам.
Ты адом сделал радостную землю,
Проклятьями и стонами наполнил.
Коль радует тебя вид гнусных дел —
Вот образец твоей кровавой бойни.
Шекспир, «Ричард III»
Хорошо хоть шпага отыскалась! Удивительно — в этакой-то передряге.
Да и конек каурый стоял себе спокойненько во владычной конюшне, там его и обнаружил Олег Иваныч сразу после встречи с игуменом. А шпагу… Шпагу начальник владычной стражи возвернул самолично. Не гневайся, мол, Олег свет Иваныч, и не думай — мы, стражники, мужи благородные.
Еще в начале сентября, сразу после празднования Нового года (лета 6979 от сотворения мира), имел Олег Иваныч тайную беседу с Феофилактом. Усмехнулся игумен, узнав про интриги Пименовы, да молвил Олегу, чтоб работал, как прежде, а Пимена-ключника — и в голову б не брал. Тем более — не по закону арест-то. Правда, игумен настоятельно рекомендовал на владычном дворе без особой нужды пока не светиться, да какая в том нужда у господина Олега? Вот, шпагу только забрал, да коня — спасибо стражникам, сохранили. В таком разе Олег Иваныч их в корчму позвал, недалече, на Ямскую, — угостил медком стоялым да корчмой — водкою неочищенной да с травами-зельем — кто до корчмы охотник. Друзьями теперь стали Олег Иваныч и владычные стражники, приходи, говорили, друже, — завсегда тебя примем. Ну, пока нужды в них не было.
Да, еще кое-что говорил Феофилакт-игумен, голос до шепота понизив. О новгородском боярине Ставре. Богат, вишь, Ставр, да властолюбив, да знатен. Ну, что знатен — понятно, а вот насчет богатства — Феофилакт сильно сомневался. Жизнь-то боярин вел раздольную, а на какие шиши — неизвестно. Были у него мастеровые, но не очень много, были, конечно, и вотчины — но не так, чтоб уж очень богатые. В общем, не по доходам жил Ставр, дебет с кредитом не сходился. Вот и просил игумен посмотреть за боярином. Не впрямую просил — намекал только, ну, да Олег Иваныч понятливый, на пальцах объяснять не надо. Боярин Ставр, Ставр Илекович… Олег и сам хотел бы про него узнать побольше, особенно — после встречи. Осторожно следовало действовать, тихой сапой, напролом не лезть — не спугнуть боярина, не обидеть — чувствовал Олег Иваныч свой долг перед ним за освобождение свое из владычного поруба. Потому и любопытство умеривал. Решил про себя — желание Феофилакта исполнить — за Ставром последить — но не ревностно, а так, между делом, отчетности ради. Послать агента посмышленей, того же Олексаху-сбитенщика, пусть людишек боярских поищет да средь оных потопчется. Глядишь, что и вызнает. А самому заниматься Ставром Олег Иваныч считал не очень этичным. По указанным выше причинам. Человек к нему, можно сказать, со всей душой — из поруба вытащил, угостил на славу — правда, в своих непонятных пока целях — но тем не менее. Подобное поведение вполне заслуживало доброго отношения, а Олег Иваныч не из тех людей был, что сделанного добра не помнят.
Вот и, входя во владычную палату, столкнулся в сенях со Ставром — тот пришел на ливонское сукно Ионе-архиепископу жаловаться — купил, дескать, несколько кип — все короткие оказались. Ставр улыбнулся ласково — обаятелен был, надо признать, красив да статен — тряхнул светлыми кудрями, дорогу уступил вежливо — проходи, мол, друже Олег Иваныч, да не чинись, в гости заглядывай.
В гости… Бог даст, заглянем и в гости. Да пока некогда, да и, честно говоря, не лежит душа к боярину, хоть и знатен он, и богат, да обаятелен опять же. Но вот не лежит — и все тут. В гости… Опять будет к сотрудничеству склонять, корчму подливать в чашу, да и сам пить не отставая, оловянными глазами посматривая. Ну его в баню. Неловко как-то на Ставровой усадьбе, нехорошо, не приветисто…
Опосля, на конька каурого садясь, краем глаза увидал Олег Иваныч, как прошмыгнул боярин из кельи Гришаниной. Ну, что к Гришане заходил боярин — понятно — тоже книжник известный, но почему ж столь проныристо? По крыльцу слетел, вскакнул на коня, пришпорил — только его и видели. Нехороша быстрота эта, не от Господа — от Лукавого — то Олег Иваныч давно запомнил, от отца Алексея, стригольника. Ну и что, что стригольник он, — зато человек хороший и мысли излагает дельные. Говорят, на Москве Иван Васильевич, князь, привечает стригольников, разумные беседы с ними ведет да во всем советуется. Ну, в последнем Олег сомневался. Насколько он знал московского князя Ивана (не лично — по рассказам, конечно), тот вряд ли слушался чьих-то советов, ну а насчет бесед со стригольниками — очень может быть. Иван Васильевич вполне мог на церковные богатства да земли зариться. Тут ему стригольничьи речи — в самую масть приходятся…
