Специально ночевали в лесу, чтобы прибыть в Москву утром. Ночных гостей не любила Москва, как и любой другой город, многие улицы на ночь перегораживали огромные бревна, судьба запоздалых путников была незавидна — мздоимство и ярость московской ночной стражи пользовались печальной известностью далеко за пределами княжества.
Несмотря на ранний час — едва встало солнце — узкие кривые улочки были полны народу. Замерзшие реки (Яуза, Неглинная, Москва-река) представляли собой что-то вроде растянутого в длину новгородского Торга. Прямо на льду — уже на диво крепком — были устроены прилавки, с коих торговали всякой всячиной: говяжьим и свиным мясом, дичью (в основном зайцами), битой домашней птицей, яйцами, рыбой. Целые туши ободранных от шкур коров стояли на собственных ногах каким-то изуверским стадом. Кричали, нахваливая товар, продавцы, толкались покупатели, мужики-грузчики, ругаясь, разгружали многочисленные подъезжавшие сани с объемистыми тюками и пузатыми бочками.
Белокаменный Кремль, раскинувшийся меж Москвою-рекой и Неглинной, произвел на Олега Иваныча гораздо более солидное впечатление, нежели остальной город. Несколько храмов, великолепные каменные хоромы великого князя, митрополита и самых знатных вельмож свидетельствовали о несомненном богатстве Ивана Васильевича, о его силе и том уважении, коим пользовался этот государь среди своих подданных. Рядом с крепостью располагался обширный, огороженный мощной стеной дом — как пояснил Никита: двор господ купцов. В основном — иностранных. Там же продавались и товары: перец, шафран, шелк, меха. Каждый мех, в зависимости от цвета, длины и густоты шерсти, стоил три-четыре деньги, недешево, одним словом. Олег Иваныч хотел было привезти что-нибудь в подарок Софье, да, узнав цену, плюнул.
Их разместили в крепости, в одном из зданий. Занимающийся посольствами приказной дьяк Федор — молодой худощавый мужчина с умными темными глазами — распорядился насчет кормления и проживого. Олегу Иванычу он показался совсем неплохим человеком, этот дьяк, по крайней мере — встретил всех с улыбкой и на вопросы старался отвечать честно.
Примет ли великий князь? Бог весть… Скорее всего, да, коль велел принять с честию. Согласится ли митрополит Филипп на официальное поставление Феофила архиепископом? Филипп-то, может, и согласится… Да не от него одного то зависит. На Москве и посолидней человек, чай, найдется… князь Иван Васильевич, государь великий. Стригольники? Да, государь их жалует. А что вы так стригольниками интересуетесь, господа хорошие, может, вы и сами стригольники? Пошто смеетесь? Кто хочет, может к вечеру подойти в церковь на Кузнецкой. А лучше, сначала ко мне, во-он за тем храмом — приказные палаты. Спросить дьяка Федора Курицына, то я и есть. Заходите, рад буду побеседовать. А вообще, завтра будьте готовы, может, и примет вас великий государь.
Государь принял.
Нигде не видал еще Олег Иваныч такого нарочито подчеркнутого богатства, даже когда, еще будучи опером, осматривал трехэтажную дачу одного блатного авторитета. В просторной зале, с полом, выложенным цветным камнем, блестели в свете свечей стены, забранные тяжелой золотистой парчою. Посреди залы, на возвышении, стояло украшенное драгоценными камнями кресло, по обеим сторонам которого рядами стояли бояре в дорогих шубах. Тряся бородами, бояре рассматривали посольство и вполголоса переговаривались меж собою.
Вдруг все стихло. Слева, напротив кресла, открылась маленькая, обитая золотом дверь. В окружении телохранителей в белых кафтанах, быстрым шагом в зал вошел молодой красивый мужчина, высокий, худощавый, с несколько отечным лицом, остроконечной бородкой и узким, с небольшой горбинкой, носом. Длинные — шитые золочеными нитками-канителью — одежды вошедшего развевались, словно крылья чудесной птицы павлина. Усевшись в кресло, мужчина — как догадался Олег Иваныч, это и был великий князь московский Иван Васильевич — благосклонно кивнул посольским.
Бояре по сторонам замерли, вытянулись в струнку, словно солдаты-первогодки перед подгулявшим дембелем. Заглядывали в лицо князю угодливо, каждый думал — а меня, меня видел ли государь-батюшка? Вот оно — раболепство-то московитское! Олег Иваныч презрительно хмыкнул. Не по нему то…
Стоявший впереди Никита Ларионов, обернувшись, весело подмигнул ему и низко поклонился. Поклонились и все посольские.
Терпеливо выслушав приветственную речь посланника, Иван дождался наконец изложения истинных целей посольства. Идея приезда Феофила для официального поставления особой радости у него не вызвала, впрочем, как и неприязни тоже. Немного помолчав, Иван поблагодарил («почтил») посла и таки дал согласие на приезд Феофила, поскольку разрешение Москвы — дело важное:
— Как было при отце моем, и при деде, и при прадеде моем, и при прежде бывших всех великих князьях! А власть бо наша — всея Руси власть, не токмо Москвы, да Твери, да Новгорода, род же князей московских — есть Володимерский и Новгорода Великого и всея Руси!
Всея Руси! — снова повторил князь, уже громче, чтоб слышно было — на всю залу, чтоб не осталось ни у кого никаких в том сомнений.
Послы поклонились.
Дело вроде бы было окончено. Впрочем, нет… Про обед-то забыли!
А Иван не забыл — пригласил, как же! В соседней зале лично кивнул на широкие скамьи, рядом с собою. Почет немалый…
Обедали часа два — по местным меркам — недолго. Медовые каши, рябчики в тесте с грибами, жареные перепела, калачи, пироги с творогом, мясом, грибами, жаренный на вертеле поросенок, копченый осетр, белорыбица, стерляжья ушица — все это только для начала. Для аппетита, так сказать. Потом еще была дичь жареная да вареная, да суп из потрохов гусиных, да похлебка из заячьих почек, да… Олег Иваныч почти сразу наелся — боле ничего в рот не лезло, кроме вина, разумеется, — а Никита Ларионов да еще пара его помощничков-дьяков — те, хоть понемножку, да от каждого блюда попробовали. Олег Иваныч аж им позавидовал — сам сидел, аки кит, на брег коварной волной выброшенный. Мальвазеей да стоялым медком по первости перебивался, а потом, с подачи Федора Курицына (дьяк сей рядом сидел), московское твореное вино хлебное распробовал. Кристальной чистоты продукт оказался — настоящая русская водка, не какой-нибудь там перевар!
Великий князь долго со всеми не сидел, выпил винца да вышел, рукой махнув на прощанье — обедайте, мол, не брезгуйте милостию государской. Без Ивана-то веселье не в пример бойчее пошло! Музыканты, что в углу сидели, по гуслям вдарили, песню запели. То ли «Батяня-комбат», то ли какую свою, местную…
— Федя, подай-ка мне, пожалуйста, вон то суфле!
— Это холодец, мой господине.
— Ну, тогда холодца. Здрав будь, Федор!
— И тебе так же, Олежа! Не забудь севечер ко мне на огонек заглянуть.
Хорошо сидели, весело! Еще б девчонок… Да только не в Московском княжестве. Московские-то жёнки все по дворам сидели, носа не казав, окромя как на Торг да в церковь, не то что в Новгороде. Тамошние-то девки и сами давно б примчались, никого особо не спрашивая. Эх, где вы, где вы, вольности новгородские?
