Андрей Макаревич, «Песня о капитане»
Софья… Софья, Олексаха, Гришаня…
«Господи Иисусе, сделай так, чтобы они остались живы, сотвори чудо, прошу тебя! Знай, душа моя открыта к тебе, Господи!» — вздохнул Олег Иваныч. И ведь, можно сказать, только все и началось-то у них с Софьей, как… Хоть, конечно, и раньше далеко небезразлична была Олегу новгородская боярыня, а уж теперь-то… Господи!
Закончив молитву, Олег Иваныч подошел за благословеньем к батюшке.
— Слыхали о тебе, господине, — посмотрев на него, улыбнулся священник, отец Феодор. — Поистине, чудесно спасенье твое! Молись, господине, благодарствуй Господу!
— Молюсь, отче, — склонил голову Олег Иваныч.
В узких шерстяных рейтузах, в короткой куртке с модными рукавами с разрезами, в длинном, ниспадающем почти до полу плаще — вряд ли кто из старых знакомцев узнал бы в этом европейского вида господине новгородского житьего человека. Впрочем, нет — узнали бы. По глазам, светло-серым, как низкое балтийское небо, по бородке, аккуратно подстриженной, по… Узнали бы… Если осталось кому узнавать…
Вздохнув, Олег Иваныч купил у алтаря три свечки. Куда вот только ставить их, во здравие или за упокой?
Прикинув, решил все-таки поставить во здравие. Мало ли, может, спаслись тогда. За корни-то вроде цепко хватались.
Выйдя из церкви, Олег Иваныч глубоко вдохнул сырой воздух. Только что прошел дождь, булыжники мостовой скользили под башмаками. Хорошими, надежными башмаками, с пряжками, работы мастера Юлиуса Майера, чья мастерская в конце Длинной улицы, что вела от холма Тоомпеа в гавань. Близкое море дышало сыростью, и нельзя сказать, чтоб это было Олегу Иванычу неприятно — не простая это была сырость, вовсе не затхлая, наоборот — свежая, бодрящая, морская, принесенная свободным балтийским ветром.
Пройдя вдоль по мостовой, он остановился напротив узкого переулка, задумался.
— Тере, герр Олег, — вышел из переулка молодой парень, направился прямо к Олегу Иванычу. В узких штанах, в короткой красно-желтой куртке, на рыжей голове — лихо заломленный берет с длинным зеленым пером.
— Тере, Томас, — поздоровался Олег Иваныч, улыбнулся. Томас Ленстеди был самым молодым мастером Ревеля, города, куда занесла Олега судьба в лице холодных волн Балтики.
Последнее, что он помнил, ударившись о борт лодки, — были горы бело-коричневых брызг и — сквозь них — черные скалы пиратского острова…
Полузахлебнувшегося, его вытащили сетью матросы «Белой коровы» — пузатого одномачтового когга, принадлежащего ревельскому купцу Яану Стерсену, по национальности — шведу. Так Олег Иваныч оказался в ганзейском городе Ревеле, Колывани, Датской крепости, Таллине. Люди, эсты, финны, шведы, издревле селились у холма Тоомпеа. В 1219 году король Дании основал здесь крепость, вообще же под властью датчан город находился до 1346 года, а с того времени — развивался как немецкий ганзейский город, подчиненный Любеку. Лет двести уже жили в нем и немцы, и шведы, положившие начало церковной общине Олевисте, неподалеку от которой была и русская церковь, откуда только что вышел Олег Иваныч. Русские селились около Длинной улицы, отдельным компактным районом, и вере своей не изменяли. Жаль, маловато стало их, русских-то, да и туго пришлось после того, как Ганза свернула торговлю с Новгородом. Тем не менее еще существовала русская община, куда сейчас и намеревался отправиться Олег Иваныч, да вот встретил по пути Томаса. Томас Ленстеди — по происхождению полушвед-полудатчанин — родился здесь, в Ревеле, где, в свою очередь, родились и его родители… Долгое время работал в оружейной мастерской отца, которую и унаследовал совсем недавно, после батюшкиной кончины. Мать Томаса умерла еще раньше, от мора. К русским Томас ходил не просто так — хотел вложить деньги в товары для Новгорода, тайком от магистрата снарядить кораблишко. А что — хороший, не облагаемый налогом бизнес. Только вот, правда, не очень законный… Попадешься — проблем не оберешься. Зато и навар. Русский Томас прилично знал — да на Длинной улице когда-то все, кто хотел, его знали, с русскими издавна жили бок о бок, хоть и кривились католические священники, да куда деваться. Кроме бизнеса, еще одно дельце было у Томаса в русском квартале — нравилась ему Елена, дочь церковного старосты Евлампия, в доме которого проживал сейчас Олег Иваныч, спасенный матросами Стерсена. Сам Стерсен и позвал русских, когда распознал в бреду выловленного из моря русскую речь — случалось раньше, хаживал с товаром в Новгород. Говорил, правда, не так, чтобы очень — но кой-что понимать мог. Староста Евлампий сразу признал в Олеге Иваныче влиятельного софейского человека — доходили слухи через ливонских рыцарей. Узнав, предложил свой дом, оказал почет и уважение, даже денег дал — отдашь, сказал, после, в Новгороде, буде станется… Ой, хитрил Евлампий, явно всего не рассказывал. Планировал, ой, планировал к Новгороду пробиться с товарцем, в обход законов ганзейских. Ну, Бог с ним, с Евлампием, себе на уме был. Олег Иваныч даже иногда задумывался, а не будь он человеком архиепископа Феофила, так ли принял б его Евлампий? Скорей всего — и руки бы не подал, мало ли утопленников с моря вылавливают. Хитер был староста, хитер да речами сладок. Волос черен, борода космата, глаза — туда-сюда — бегают. Тот еще жук. Зато дочка — красавица! Ну, не такая красавица, как, скажем, Софья… Эх, Софья, Софья… И свет белый без тебя не мил, оказывается. Олег Иваныч вздохнул, помянул Господа, потом махнул рукой — что толку вздыхать-то! Надобно выручать и Софью, и прочих, коли живы. А для того — случай подходящий нужен, да не дожидаться его, случая, надобно активно самому готовиться… Тогда и сладится. Так что нечего пока завидовать чужому счастью да красоте Еленкиной, от того Софье легче не станет.
Красива, красива Еленка… Недаром Томас ко двору Евлампия хаживал. Староста его не гнал: хоть иноверец, да богат, и руки к месту, и собственную мастерскую имеет. Чем не жених? А что касаемо веры… Так ведь всякое бывает. Может, и нашим, и вашим выйдет. Вот, человечка, церкви новгородской небезразличного, пригрел… Так, может, и с дочкой что сладится… Нестоек был Евлампий в вопросах веры, когда выгодой пахло, ох, нестоек, алчен! А дочка, Еленка, — чем-то на Ульянку Гришанину походила, только старше чуть. Такая ж черна коса, брови в струнку вытянуты, ресницы долги. Глаза светлые, голубые. На язык востра — а уж непоседа! С утра уже по горницам вертится, все успеет — и обед приготовить, и за прялкой с сенными девками посидеть, и с матушкой — той еще старушенцией — полаяться, а уж батюшка — и не подходи. Он ей слово — она десять. Рот прямо не закрывался. Ну и жена Томасу достанется — красива, да болтлива не в меру. Томас-то, голова рыжая, прямо млел, когда Еленку видел. Она-то, по-московитскому обычаю, взаперти за прялкой не сидела — поди-ка удержи этакое помело! И похоже, что судьбу свою собралась решать сама, безо всякой оглядки на всякую там религию. Как заключил Олег Иваныч — по-европейски решительная девушка. Что и неудивительно — Ревель, чай, не в глуши какой — на перекрестках торговых. Хоть и народишку всего-то тысячи три с гаком, ну, может, чуть поболе. Впрочем, по тем временам — и то много.
Вот и сегодня аж с самого утра по всему дому носилась Еленка. Эйса, кота, искала. Хороший кот Эйс, полосатый — ровно тигра, упитанный. А уж мышей ловит — лучше и не сыскать. Батюшка-то, Евлампий, с матушкой — в церковь к заутрене собирались, ну и Олег Иваныч с ними, там после службы чуть задержался. Хотели дочек с собой, как положено… Ну, младшим-то девкам никуда не деться, а уж Еленка… Пойдет она в церковь в этакую-то рань, как же! Жди-дожидайся… А Олег-то Иваныч, дурачок доверчивый, раньше думал, что все средневековые люди очень религиозны. Нет, попадались, конечно, и набожные, и даже довольно часто. Но были и такие, как Еленка, не сожгли б ее на костре раньше времени, прости, Господи…
