— Благодарствую за постелю, девица!
Ульянку от ласки такой в жар бросило. Вырвавшись, унеслась прочь из спальни, ногами босыми топая. Посмотрел ей вослед боярин, засмеялся. А посмеявшись, на постелю улегся, задумался, ус покусывая. Хороша хозяйская девка. Задрожала верхняя губа у боярина…
Посольский дьяк Федор Курицын встретил Олега Иваныча приветливо. Наслышан уж был о знатном пленнике. Не родом своим знатным — а известностью да дружбой со многими людьми, на Москве важными. С Иваном Костромичом, сыном боярским, с Товарковым, тоже боярином и тоже Иваном, с Силантием Ржой — служилым человеком воинским, с Алексеем-стригольником, из Новгорода в Москву переехавшим. Не запросто так переехавшим — по приглашению государя великого. Нравилась Ивану Васильевичу идея стригольничья — от лишней землицы церковь избавить — и кто знает, что за мысли роились в главе его царственной? Митрополит Филипп шибко переживал из-за того, да побаивался государю перечить.
Дьяк Федор, для порядку повыспросив гостя о здоровье, сразу же начал хвастать новой книжицей латынской.
Олег Иваныч раскрыл: готические буквы, строчки ровные, прямые… пожалуй, что даже слишком ровные…
— Немецкой земли книга неписаная, — пояснил Курицын. — Мастеровым тамошним, Иваном Гутенбергом, специальный станок для оттисков страничных выстроен. В нем — наоборот — буквицы. Прижал — и на тебе, готовая страница. Так, за полдня — и книжица, не год переписывать!
— Да, чудо сие чудесное! — покачал головой Олег Иваныч. — Я всегда говорил, Федор: техника — основа прогресса!
— Чудно ты ругаешься, Иваныч, даже я не всегда понимаю… Это ты по-каковски?
— А черт его… Прости, Господи! — Олег Иваныч привычно перекрестился на иконы в красном углу, посетовал: — Скучно у Силантия в деревне-то. Эх, в Новгороде-то дел непроворот…
— Не можно тебе посейчас скрыться, — потеребил бороду дьяк. — Намедни Иван Васильевич про тебя спрашивал, жив ли… Силантию худо сделаешь, ежели сбежишь. Он за тебя поручился.
— Про то знаю, — со вздохом кивнул Олег Иваныч. — Потому и сижу тут.
Скрипнув, отворилась дверь. Заглянула бородатая рожа. Поздоровалась приветливо.
— И ты здравствуй, Стефан, — кивнул роже Курицын, пояснил Олегу: — То умнейший дьяк государев.
— Наслышан уж.
Поклонившись, дьяк Стефан Бородатый испросил, не сыщется ль у Федора какой дивной книжицы, человечек один спрашивал…
— Сыщется, — усмехнулся Курицын. — Только чуть позже зайдет пусть…
— Так и передам.
Простившись, дьяк Стефан Бородатый затворил за собой дверь. Олег Иваныч тоже решил, что пора и честь знать. И так уж всех навестил, кого можно, кроме Алексея-стригольника, тот где-то далеко жил, на посаде.
Выехав из Кремля на предоставленной Силантием лошади — низенькой гнедой с длинной густой гривой, — Олег Иваныч направился на Горшечную, там, ежели свернуть к Неглинной, по словам Курицына, должен был находиться ближайший постоялый двор. Перекусить давно пора было.
По-московски одет был Олег Иваныч — кафтан узкий длинный, цвета лазоревого, с узорочьем плетеным, на правой груди застегивался, по обычаю православному. Татары, к примеру, точно такой же кафтан налево запахивали. Ну, бусурмане — они бусурмане и есть.
Широко раскинулась Москва, однако город все больше деревянный, каменных-то построек, кроме Кремля, и не видать почти что. Да и в Кремле-то, честно говоря, не так чтоб уж очень. Куда там до Новгорода, Господина Великого! Деревня деревней Москва-то… Избенки курные, заборчики покосившиеся, грязь по колено кругом — ни те пешему пройти, ни конному проехать. Как хочешь, так и выбирайся. Как вот сейчас Олег Иваныч делал, улицы московские люто ругая. Не пройдет и двадцати лет, как появятся на Москве соборы, красоты неописуемой, как стена новая вкруг Кремля станет, с башнями да воротами. Пригласит Иван Васильевич из Италии архитекторов: Аристотеля Фиораванти да прочих фрязинов. Взлетит, размахнется Москва — истинно столица земли Русской! Но это потом… А пока так — скромненько, убого даже…
А вот и двор постоялый. Нижняя горенка — просторна, правда, темновата малость. Ну, ничего — мимо рта всяко не пронесут. Веселья маловато — не Новгород, даже не Псков, уж не Ревель тем более, где корчмы общине городской принадлежали, всяк человек вольный туда хаживал, не пития ради — общения. Обо всем в тех корчмах судачили, а уж главная тема — политика. Не то на Москве. Нет общины, нет и корчем общинных. Все люди — княжьи, все — великому князю обязаны — какие, к черту, разговоры свободные? Питейные дома — только с соизволения княжеского! Государь позволит — владеешь смиренненько, нет… ну уж тут твоя забота…
Народишку изрядно было. Купцы, подьячие, пара детей боярских. Парни какие-то перед Олегом вошли с улицы, шапки сняв, поклонились хозяину:
— Здрав будь, Неждан Онисимович!
Хозяин — приземистый мордатый мужик с маленькими сальными глазками — кивнул им небрежно, Олега Иваныча же увидев — низехонько поклонился… Ба! Да он еще и плешив.
Видно, за боярина важного принял. Кланяясь, правой рукой дорогу указывал:
— Сюда пожалте, батюшка.
Олег Иваныч уютно расположился у открытого окна и, в ожидании заказанной еды, рассматривал посетителей. Так, ничего, вернее — никого — интересного. Обычные люди. Правда, вон та компания подьячих в углу уже изрядненько поднабралась. Песни запели:
Моя дочка ледаща не ночуе дома,
Моя дочка ледаща не хоче работати,
Да как приде неделя, иде в корчму пити!
Однако — и репертуар у них! Похабная какая песня-то… Про дочку-алкоголицу… Только что без ругательств — за то штраф изрядный, а то и кнут. А вообще — ничего, если прислушаться. На «Битлз» похоже чем-то. Не, больше на «Роллингов»… «Рубин Тьюздей»… Эх, всем хорошо тут, да жаль вот, рок-н-ролл не родился еще! А так бы уж так душевно было… Ладно, не родится сам — поможем!
Девчонка хозяйская прибежала — синий сарафан, небелена рубаха, серый плат повязан скромненько. Кувшинец медовый поставила с поклоном да каравай.
— Кушай на здоровье, господине!
— А рыба где? «Кушай».
Усмехнулся Олег Иваныч, на девчонку глаза вскинул. Черна коса, тетивой татарской брови, глаза — омуты…
Мама дорогая!
Ульянка!
Как есть Ульянка!
А — не она? Ну как обознался? Проверим-ка.
— Поклон те, дева, от Гришани-отрока!
Девчонка аж поднос из рук выронила. Всхлипнула, поднос подняв, убежала.
Вот и думай…
Странная она какая-то, Ульянка. Ежели и вправду она это.
Покушал Олег Иваныч рыбу — самолично хозяин плешивый принес — чарку меда выкушал. Тьфу-ты, прости, Господи! А ведь паленый медок-то! Явная корчма — так тут неочищенный самогон называют — да еще с зельем — травами ядовитыми, дурманящими. Дурь такая — утром хоть об пол башкой больной бейся! А мед — для маскировки добавлен. Запахи сивушные отбивать. Его ж совсем мало нужно, меду-то. Капнул — и на тебе. Спьяну-то и не разберешь. Но то — спьяну. А уж Олег-то Иваныч трезв был, как слеза Иисусова. Да и привык к напиткам качественным. Паленку враз распознал. Распознав — обиделся, хозяина жутким голосом кликнул.
