— Слушаемся, хозяин-батюшка!
Задумался Емельян, лоб еще больше наморщив. Может, и зря — сразу-то, в прорубь? Нет, не зря… Ставр-боярин давно наказывал — как будет кто про Куневичи спрашивать — на тот свет немедля! За то и от Ставра можно будет деньгу какую срубить, как объявится. А объявиться должен скоро. Есть у боярина какое-то дело в Куневичах, есть…
С Демьяном на утро сговорившись, ушли из корчмы Олег Иваныч с Олексахой. К Успения храму направились, на двор настоятеля, отца Филофея.
Темна ночка была, тиха, звездна. Лишь снег выпавший под ногами поскрипывал, да где-то за рекой, за Фишовицей, истошно выли волки. У, сволочи!
Только повернули от реки — глядь, а навстречу два рыла амбалистых. В руках по дубине.
— Ну, что, посчитаемся, шильники?
— С кем спутали, ребята?
Ага, спутали, как же!
Дубье мимо уха просвистело — еле уклониться успел!
Ах, вы, сволочи! Жаль, мечи на кузнях не прикупили, на завтра оставили. Кинжальчик да кистень Олексахин — малая против дубин подмога!
Ну, тогда ноги в руки…
Да нет, не убежишь, кажется! Сзади еще двое объявились. Тоже с дубинами. Что ж — видно, биться придется.
Эх, Олег Иваныч, Олег Иваныч, волчина прожженный. Расслабился, с Новгорода уйдя, совсем нюх потерял. Вот и расплачивайся теперь! Ладно сам, так еще и Олексаху подставил, от Настены сманив…
— Беги, Олексаха, вон, чрез ограду! Этих я задержу…
Усмехнулся лишь Олексаха, кистенем махнув удачно — по башке попал бугаю, тот и зашатался, чуть дубину из рук не выпустил. Нет, сдюжил, однако. Такому бы в спецназе или в ОМОНе где-нибудь, а не тут, при коте жирном Емельке, подъедаться.
Эх, жаль — ни меча при себе, ни шпаги. Один кинжальчик… Ну — алле!
Изловчился, сделал выпад Олег Иваныч, грудину самому нахрапистому пробив. Заорал тот, заплевал юшкой, на снег повалился медленно. Зато остальные озлобились. Замахали дубьем, сволочи, что твои мельницы! Кинжал, руку зашибив, выбили. Олексаха уже вниз по ограде съезжал, скрючившись… Видно, погибать пора настала…
Замахнулся дубиной шильник, осклабился. Двое других Олега Иваныча окружали, зубищами скрипя злобно.
Крутнул головой Олег Иваныч. Многовато нападавших будет… ну, да ничего, поборемся.
Поднырнул бугаю под руку, схватил у того, что на снегу, дубину.
В миг обернулись бугаины, дубины подняли.
Неудобно фехтовать дубиной-то, чай, не шпага. Однако — обманные финты и тут действовали. Сунул Олег Иваныч дубину вверх — якобы в лоб метил, а на самом-то деле в грудину, перевел резко. Ап! И не успел закрыться бугай! Дубину выронив, с хрипом упал на колени, за грудь схватился. Второго Олексаха жердиной заборной угваздохал. Остальные, такое дело увидев, прочь повернули. Да не долго бежать им пришлось…
Повалились вдруг с ног, по очереди. Сначала один, потом, чуть погодя, — другой. Аккуратненько так легли, друг с дружкой рядком, словно поленницу кто-то укладывал.
Не успел подивиться тому Олег Иваныч — к Олексахе обернулся — жив? Жив! Олексаха дыханье перевел, улыбнулся, кивнул на бугаев тех, что убежать пытались, что, мол, с ними?
Любопытствуя, подошли ближе. Лежали себе бугаи спокойненько на снегу — мертвее мертвого. Из каждого маленькая стрела торчала — болт называется.
Однако ж где тот стрелок неведомый?
Вышел. Из темноты улиц, неслышно, словно тень замогильная.
Самострел наземь бросив, треух снял заячий.
— Хорошо — вызвездило сегодня, так бы и не попасть.
Глянул внимательно Олег Иваныч. Мелкий совсем мужичок, отрок даже… волос темен, ресницы долгие, глаза — как два омута… Глазам своим не поверил!
— Ульянка!!! Ты-то откель здесь, дщерь?
Улыбнулась Ульянка:
— От самого Новгорода с вами иду. Эх вы, не заметили!
Поутру, с помощью отца Филофея, быстро раздобыли коней. Трех лошадок косматых на торжище удачно купили, ну, а двух гнедых сам настоятель пожаловал — владейте пока, а расплата… ужо, вернетесь, расплатитесь.
Кольчужки у местных кузнецов прикупили, мечи, рогатины, самострел Ульянкин наладили — порвалась-таки тетива-то.
До обедни и выехали. Поначалу-то хотели завтра с утра, да слух нехороший звонарь Филофеев принес — будто рыщут по всему посаду Емельки Плюгавого люди, выискивают кого-то, вынюхивают. Да, говорят, ночью двух человек Емелькиных людишки неведомые жизни лишили да двух ранили тяжко. Выслушав, переглянулись Олег Иваныч с Олексахой. Ульянку к кузням послали — нанятых парней покричать. Парни едва на настоятелев двор прибежать успели — сразу и выехали. Чрез Тихвинку-реку по льду проскакали — и лесом, лесом. Далее на дорогу выехали — в Заонежье та дорога вела да к морю Студеному, где ушкуйники спокон веков рыбий зуб промышляли.
В тот же день от погоста Липно въехали на Тихвинский посад всадники числом с десяток. Кони сытые, храпели, сбруя богатая на солнце золотом сусальным блистала. Боярские людишки — по всему видно. Впереди, на белом коне — сам боярин-батюшка. Лицом красив, статен, шуба поверх кольчуги соболья, плащ бобровый за плечами плещется. Паломники многие новгородские узнавали боярина Ставра, кланялись низко. Не смотрел на них Ставр глазами своими надменными, аглицкого олова цветом, лишь усмехался криво. К церкви не завернув, в корчму сразу поехал. Узнав о том, туда же и Емелька Плюгавый заторопился, фишовский смерд. Поклонился боярину низко, на лавку, кивка дождавшись, присел.
О чем говорили они — неведомо, а только после беседы той прибавилось серебра в калите Емелькиной. А сам боярин да люди его поутру — раным-рано — на рысях из посада выскочили — по дороге Заонежской коней гнали.
Невелик погост Куневичи — церква деревянная, да священника с биричем дома, да еще три избы — крестьянские. Тын деревянный, крепкий — не от людей, от волков больше, за тыном, от ворот — к Капше-реке дорога, от сугробов вычищена. Во льду, у берега, прорубь в сажень, на холме — бани. Еще пара деревенек в округе — с холма в ясную погоду видать Порог да Олончино, да своеземца Никифора дом. А вокруг — лес сосновый. Боры темные, непроходимые, летом-осенью ягодами-грибами обильные, зимой — дичью всякой: лосями, кабанами-вепрями, куницей, лисицей, белкой. Это не считая глухарей-рябчиков да прочей мелкой птицы. Охотникам жить можно. С урожаем вот только плоховато было — ну, то смотря какое лето: бывает, жара стоит — тогда и овес, и рожь вызреет, а как зачнут дожди, так одна гнилая капуста да репа. Тем и питались. Да боярину оброк платили исправно. Правда, оброк тот уж больно мал да нищ был, не гневался на то Ставр — понимал: больше и не выжмешь тут ничего. Все хотел уступить софийским землицу, да пока придерживал — места дальние, людей мало, от Новгорода и не доскачешь сразу. Что хочешь, скрыть можно. Или — кого…
Немирно на погосте живали. Ключник — Игнат Лисья Нога — верный человек Ставров, а прочие-то крестьяне да священник, отец Герасим, — давно хозяина сменить хотели. Подозревал Ставр — доносы те писали исправно, да все разобраться некогда с ними было. Крестьяне — те, хоть и на боярских землях, а тоже свой интерес имели — в своеземцы податься. Потому ухо востро с ними держать надобно было. Игнату-старосте в помощь Тимоха Рысь был послан с пятью человеками — с наказом: пленников сторожить зорко, да не трогать до приезда боярского. Тимоха их и не трогал — к боярыне Софье даже и не подходил, а Гришаню похлестал плетью чуток, так, для острастки. Правда, Гришаня после той плети три дня ни сидеть, ни на спине лежать не мог — ну, то ладно, пустяки — жив ведь, как и наказывал боярин-батюшка!
