Поднявшись с лавки, Олелька направился совсем в другую сторону, не туда, где скрылся индеец. Быстро обошел церковь, подкрался к кустам. Прислушался. Вроде нет никого. Ага — во-он, кажется, он, у самой церкви. Черт, из-за кустов не видно. А если — на это деревце? Уцепиться за сук. Подтянуться. Ну вот, отлично все видно. Ага! Что это делает там индеец? Никак на колени зачем-то упал! Крестится. Во, дает! Что ж в церковь-то не пойдет, чучело?
Ваня, старший сын боярина Епифана Власьевича, темно-русый, светлоглазый, вытянувшийся за зиму аж по плечо Олегу Иванычу, тяжело дыша, остановился напротив корчмы Кривдяя. Глаза его были непривычно расширенными, какими-то шалыми. В боку с непривычки сильно кололо. Давно так не бегал — да и где на корабле побегаешь? Бежал с самой окраины, от знахаря Чекильтая, у которого, по просьбе Геронтия, составлял список лечебных трав. Знахарь говорил по-русски, можно было понять, правда, далеко не с первого раза. Ваня аж вспотел, записывая. Много чего узнал нового, а особенно, о соке кактуса-пейотля, который старый Чекильтай признавал основным средством ото всех болезней.
— Велика сила пейотля, — раскачиваясь, шептал знахарь. — Человек может познать лишь десятую часть этой силы. Пейотль дает видения, дает излечение от недугов и общение с богами. Дает надежду. Только использовать его надо правильно.
— А как правильно?
— Собрать сок по весне, выпарить, приготовить… Долго это все, и каждое действие должно быть обязательным и строгим. Тогда пейотль покажет свою силу.
— А я могу узнать?
— Можешь. Если захочешь. Весной возьму тебя в горы. Там, на границе пустыни, на границе света и тьмы, дня и ночи, произрастает чудесный пейотль. Я возьму тебя, да…
— А у тебя сейчас ничего не осталось, уважаемый Чекильтай?
— Есть немного. Совсем немного. Хочешь — дам?
— Конечно, хочу!
— Тогда вот… Выпей… Не больше глотка. Теперь возьми трубку. Вдыхай дым… Сильней, не бойся! Хватит… Эй, хватит! Стой! Открой глаза… Да не так. Посмотри внутрь себя. Что ты видишь?
— О, боже… я… Я как будто лечу. Ну да, лечу… Какой-то большой город. Река. Да это же Волхов! Новгород! Подлетаю ближе — ух, как здорово… А ну-ка, сверну на Кузьмодемьянскую… Ага! А вот — Пробойная, Федоровский ручей… Храм Феодора Стратилата, люди выходят — видно, кончилась служба. Все такие нарядные, особенно вот эта дородная боярыня… Вот, осторожно спустилась с крыльца, оглянулась… Матушка!!! Матушка!!! Это я, Ваня, твой сын! Ты знаешь, я здоров, у нас все хо… Да посмотри же на меня, матушка! Это же я, я! Почему же ты не узнаешь меня, проходишь мимо. Остановись же, поговори со мной. Куда же ты, куда?! Матушка!!!
Плача, Ваня выронил из руки трубку и тяжело упал на циновки…
Когда он очнулся, Чекильтай невозмутимо протянул ему чашку с водой, напиться.
Ваня припал губами к воде, напившись, облизал губы:
— Почему вода такая соленая?
— Это твои слезы.
— Я плакал?
Знахарь лишь усмехнулся в ответ.
В голове шумело.
— Дойдешь до дома сам?
— Конечно. — Ваня усмехнулся. — И завтра снова приду. Только пейотль, наверное, уже не буду больше…
— А это лишь малая доза, — покачал головой Чекильтай. — Впрочем, похоже, пейотль уже покидает тебя.
— Ну, тогда я пойду.
— Иди.
Около церкви Фрола и Лавра коварный пейотль снова достал Ваню — его стало рвать прямо у паперти.
А в тени храма, скрытый от чужих взглядов колючим кустарником, молился юный Тламак.
— О, Бог мой, Иисус Христос, прошу тебя, как никогда еще не просил, помоги мне! Я зря ввязался в это дело. Эти купцы — они вовсе не обычные купцы-почтека — по крайней мере, Таштетль. Кажется, я видел его приносящим жертвы в храме Уицилапочтли в жреческой одежде из человеческой кожи. Теночки верят в кровавые жертвы — ибо без человеческой крови остановится бег солнца и все живое погибнет. Они верят. Я тоже из народа теночков, я люблю Теночтитлан, великий город. Но я не верю кровавым богам жестоких жрецов, я верю в тебя, Иисус! А этот Таштетль… Мне страшно. Он знает о моей сестре. Боже, помоги ей! Прости меня, Господи, что я делюсь с тобой своими заботами — мне просто больше не с кем. Ты знаешь — и в Теночтитлане есть православные христиане, есть тайный храм — и там сейчас молятся за меня. Я верю тебе, Иисус. Прости, что я возношу тебе молитвы не в церкви: боюсь быть замеченным кем-то из людей Таштетля. Боже, как я рад, что ты сейчас слышишь меня. Спасибо, что ты есть. Помолился — и стало легче. И Таштетль уже не кажется таким страшным, в конце концов, он всего лишь человек…
Свет луны отражался в блестящей от пота коже юного ацтека, в глазах его отражалась надежда и радость.
Какой-то шум послышался вдруг у паперти. Тламак вздрогнул. И в этот момент откуда-то сверху прямо под ноги индейцу с треском свалилась тяжелая туша.
Люди Таштетля? Неужели выследили? И теперь только Иисус может помочь…
Бежать! Немедленно бежать.
До крайности взволнованный Тламак бросил взгляд на упавшего… Тот совсем не походил на теночка или отоми. Белый! Круглолицый, круглощекий парень с кудрявыми волосами. А как от него разит соком агавы! Интересно, что он делал на дереве — неужели спал?
Тламак неожиданно рассмеялся. Настолько рад он был, что это не Таштетль или его люди.
Криво улыбнулся и сверзившийся с деревины Олелька Гнус:
— Ну, чего ржешь-то? Не видел, как люди с дерева падают? Тьфу.
Отряхнувшись, Олелька сплюнул под ноги. И тут повторился тот самый звук, что привлек его внимание еще на дереве. Словно бы рычит кто-то там, у паперти.
Не сговариваясь, оба — Тламак и Олелька — заглянули за церковь. На земле в луже рвоты стоял на четвереньках белый темно-русый подросток. Его продолжало рвать.
Пожав плечами, Олелька поднял за волосы голову блюющего подростка. Заглянул в лицо — и сразу отпрянул. Этого еще тут не хватало. Жаль, не убили тогда стрелой, змееныша.
Тламак принюхался к рвоте. Усмехнулся:
— Кажется, этот парень близко сошелся с пейотлем. Хотя сейчас ему должно полегчать. Эй… Эй… Ты меня слышишь?
— Слы… слышу, — еле-еле откликнулся Ваня. Из глаз его градом текли слезы.
Тламак повернулся было к круглолицему:
— Давай отведем его… Ой…
Олельки Гнуса уже и след простыл. А чего ему тут оставалось делать?
Тламак вздохнул:
— Я отведу тебя домой. Где ты живешь? Не опускай лицо. Где? Ты? Живешь?!
— У… у церкви… Мих… Мих…
— А, у церкви Михаила Архангела. Знаю. Вставай, пойдем.
Ваня, шатаясь, поднялся. С помощью Тламака сделал первый шаг. Затем еще. Так и шел всю дорогу, держась правой рукой за теплое плечо молодого ацтека.
