– Звал, звал, девица, – увидав Митьку, заулыбался купец. – Да ты не стой, садись, красавица, рядком да покушай ладком. Эвон, рябчик-то как разварился! Кушай…
– Благодарствую, – Митька с видимым наслаждением впился зубами в белое разваристое мясо. – Умм, и вправду вкусно…
– Хэк, вкусно ей! А где сестрица твоя? Чего не идет?
– Да чуть попозжей придет. Устала, говорит, прилегла.
– Хм, попозжей, говоришь? – Купец переглянулся с Антипом. – Ин ладно. Ну, рассказывай! Про родителев своих да про все…
– Батюшка наш на Толвуйском погосте известный – староста причта, – вдохновенно врал Митька. – А братец его, наш дядюшка, – в ближних деревнях часовенный приказчик.
– Да уж, – покивал головой купец. – Ничего не скажешь, большие люди. Да ты, дщерь, ешь, ешь… мальвазеицы выпьешь?
– С охотою!
– Вот хороша дева! Сколь годков-то тебе?
– Пятнадцать…
– Хороша, хороша… – Купчина, как бы невзначай, присел поближе, погладил отрока по плечу. – Худа вот только больно. Ну да ништо, зато на лицо загляденье – ресницы долгие, очи большие, серенькие… Ну, деваха, поела, попила, теперь пошли-ко ко мне в шатер, хе-хе, не обижу!
Московит, осклабясь, подмигнул обозникам, те напряглись, в любой момент готовые потащить Митьку силой. А это в его планы не входило.
– В шалаш, говоришь? – Отрок жеманно прищурил глаза и ласково погладил купеческую бороду. – А почему б не пойти? Мужичина ты видный…
Московит несколько опешил от подобной наглости. Вообще, видать, не ожидал такого поведения от дочки церковного старосты. А Митька не давал ему прокрутить ситуацию в уме, наглел все больше, прижался к купчине щекой, зашептал что-то глумливое…
– Чего-чего? – усмехаясь, переспросил торговый гость. – С какого Стретилова… Ай, не говори, слыхал, слыхал… Так вы курвы, что ли? Ой, шучу, шучу – не курвы, девахи веселые. А говорила – старостина дочка, приличной прикидывалась. Врала, что ли?
– Врала… Кому ж приятно, когда курвой обзывают?
– Ну, ладно, ладно. – Купец обнял Митьку и неожиданно поцеловал в губы, да с такой силой, что парень едва не задохнулся. – Не буду ругаться… Идем в шатер-то… Тебя как звать-то?
– Дарья… А можно я сперва песню спою? Что-то запьянела, больно петь хочется!
– Ой, тоща ты, дева… Может, хоть сестрица твоя получше… Песню? Да пой! Только не долго.
– А мальвазеицы-то налей!
– Налью. Антип, плесни мальвазеицы.
Митька хлебнул из кружки. Повязанный на голове его сиротский платок сбился на шею.
– Ой, чего ж ты обстрижена-то?
Отрок усмехнулся:
– Чего-чего… Сам же говорил – курва. Поймали вот…
Намахнул кружку, чувствуя, как приятно гудит в голове, запел, громко, как только мог:
Ай, у воробушка головушка болела,
Болела, болела, болела.
Ретивое сердечко защемило,
Защемило, защемило, защемило…
– Эк, голосок-то у тебя хриплый.
– Простыла…
– Вылечим! Ну, хватит петь, пошли…
Притворившись пьяным, Митька ухнул купчине на руки, и тот сноровисто сунул парня в шатер:
– Пока полежи, я сейчас.
Митрий подергал дальний подол – ага, вполне можно выскользнуть – и, навострив уши, услышал глуховатый шепот купца.
– Как закончу с этой, возьмете ее себе, затем отдадите прочим. Мне приведете вторую, с ней – тако же. Поутру обеих – в землю.
– Так, может, подержим их еще, Акинфий Ильментьевич? Хотя бы до Шугозерья, а лучше – до погоста Толвуйского. Все равно курвы, кто их искать-то будет? А уж опосля…
– Ан нет, робяты. Хоть и хотно девок – да береженого Бог бережет! Дело-то у нас дюже тайное… Что ж до девок – то хорошо хоть эти попались. Что похощем с имя, то и проделаем, эко! Ты, Антипко, можешь и кнутовищем побить…
– Не, господине, пусть бьет, да только не сразу. Сперва, Антипе, дай и другим попользоваться.
Митька похолодел. Надо же – как свободно говорят о всяких гнусностях. Даже не опасаются, что в шатре все слышно. А впрочем, чего опасаться? Коль человека не видно, в шатре он иль в шалаше, так тем, кто снаружи, кажется, что его и вообще нет и никто ничего не услышит – ну, не берут в расчет, что в шатре стенки полотняные, тонкие. Зря, зря он девкой переоделся, уж лучше бы Василиску одели парнем, косу бы остригли, нацепили старый подрясник… Эх, все одно формы девичьи не утаить. Ну, уж раз так вышло, то надобно выбираться, и чем скорее, тем лучше. Василиску-то поди уж – ищи-свищи. Теперь бы и самому убраться по-тихому…
По-тихому не получилось. Едва Митька, приподняв шатровый подол, юркнул наружу, как вошедший в шатер купчина схватил его за ногу:
– Ась?! Ты куды это, дщерь?
Свободной ногой беглец что есть силы пнул купчину в лицо и, стрелой вылетев из шатра, что есть мочи бросился в лес, чувствуя, как за спиной ломает кусты погоня. Темно было кругом, страшно и ни черта не видно. Этим и воспользовался Митрий, затаился за ореховым кустом, собак-то у московитов не было – ну-ка, поищите-ка! Хоть и сияла в звездном небе луна, да освещала лишь дорогу, реку, полянки, в самом-то лесу темень стояла, хоть выколи глаз. Вокруг слышались треск сучьев, ругань и крики. Митька ухмыльнулся: э, братцы, прятаться-то в ночном лесу куда как сподручнее, чем искать. Вообще-то на месте купца он, Митрий, плюнул бы на беглецов густой тягучей слюною да забыл бы, как и звали – ну их, этих гулящих девок, чай, дела и посерьезней найдутся. Похоже, к такому выводу пришел и купчина – криков да суеты стало заметно меньше, а вскоре и вообще все угомонились, лишь у реки мирно потрескивали костры. Туда-то, к реке, и направился отрок. Шел со всей осторожностью, старался зря не хрустеть, впрочем, не так шума опасался, как невзначай глаз об сучок выколоть. А что? Бывали случаи, рассказывали люди.
Выйдя из-за кустов к обрыву, Митрий едва не свалился в реку, хорошо, увидел внизу отраженные в воде звезды, ухватился рукой за березину, упасся. Посидел немного, пришел в себя да собрался было идти вдоль берега, как вдруг – почти совсем рядом – услыхал приглушенные голоса. Затаился, подполз осторожненько. Ага! Во-он они, прямо под обрывом, на камнях – двое обозников в черных кафтанах. При поясах, но без сабель – несподручно в лесу с саблей-то. Обозники… Или кто другой? Может, местные из какой-нибудь ближней деревни?
– А не показалось тебе, Силантий? – глухо произнес один из… обозников. – Не могла девка так далеко уйти – это ж как бежать надо!
Ну точно – обозники! Митька насторожился.
– Да она, она это, больше некому, – возбужденно убеждал собеседника Силантий. – Точно тебе говорю, вот как вышел из-за облака месяц, так я и увидал – идет себе по воде, коса распущена, подол задран и ноги – белые-белые. Ух… – Он громко сглотнул слюну. – Пойдем, говорю, глянем!
