Как тут же отметил опытный судомоделист Громов, «Святая Эулалия», судя по парусному вооружению и двум мачтам, являлась шхуной-бригом или бригантиной, как где называли. Передняя — фок-мачта несла прямые паруса, — задняя — грот-мачта — косые. Небольшое и весьма маневренное судно, не требующее большого количества команды — человек двадцать… ну тридцать — максимум. Правда, если на ней еще имелись пушки — а они, вне всякого сомнения — имелись, можно было накинуть еще с дюжину человек во главе с канониром…
— Итак, свиньи, — между тем продолжал капитан на смеси каталонского и английского, сдобренных изрядным количеством самых интернациональных ругательств. — Вам всем придется работать, отрабатывать свою жратву… в ближайшем порту я запру вас в трюме, и ежели кто думает, что ему вдруг удастся сбежать, то тот очень и очень об этом пожалеет, клянусь отрыжкою дьявола!
Сэр Якоб Пинеда погрозил внушительным кулаком и, оглянувшись на стоявшего у штурвала вахтенного — вполне обычного белобрысого парня — уже более миролюбиво добавил:
— Сейчас будете отвечать на мои вопросы, свиньи. Четко и по существу. Кого спрошу. Ну… — прищурившись, он внимательно оглядел ссыльных и указал пальцем на крайнего, хмурого здоровяка с бурыми волосами-космами до самых плеч. — Начнем с тебя, парень. Кто такой? Что можешь делать?
— Ну Санчес я, а звать — Гонсало, — угрюмо повел плечом здоровяк. — Крестьянин я, ну. Всю крестьянскую работу знаю, ну… пахать, сажать, жать…
Капитан переглянулся с подошедшим к нему юрким чернявым малым в грязноватом камзоле с оторванными пуговицами, как видно, помощником или шкипером. Оба разом захохотали.
— Ой, уморил, уморил, деревенщина! Тут нам все твои умения без надобности… А вот канаты тянуть — ты, я вижу, неслабый малый.
Детинушка горделиво хмыкнул:
— Да уж есть, ну.
— Будешь у нас теперь не Санчес, а Деревенщина. — Сэр Пинеда потер руки и перевел взгляд на следующего бродягу, миловидного, лет пятнадцати-шестнадцати, парня с испуганным лицом.
— Ладненько, теперь — ты!
— Меня зовут Мартин… сеньор… сэр…
— Мартин, вот как? — капитан как-то особенно мерзко ухмыльнулся и подмигнул помощнику. — А он красавчик, ага! Будешь у нас Пташка!
— Но… — не понял юноша. — Почему Пташка?
— А вот выйдем в океан — там и узнаешь, почему! — сэр Якоб снова расхохотался и уставил палец на Громова. — Ты у нас кто? Хотя… я и сам помню — Висельник! Так тебя и звать будем. Что умеешь делать?
— Убивать, — нагло усмехнулся Андрей.
Давно уже пора было поставить зарвавшегося нахала на место. Хоть так. Ишь, прищурился, сволочь!
Капитан «Эулалии» переглянулся со шкипером:
— Что-что?
— Что слышали, сэр, — охотно пояснил молодой человек. — Я, видите ли, был солдатом. Убивать наловчился по-разному — шпагой, кинжалом, дамской булавкой, а также — при помощи пистолета, мушкета, фузеи, пушки…
— Пушки? — сэр Якоб Пинеда заинтересованно подался вперед. — И впрямь — артиллерист? Не врешь?
— Могу управляться с двенадцатифунтовым орудием, также и с фальконетом, — вспомнив урок старого капрала, прихвастнул Громов. — Двадцатичетырехфунтовое один не потяну — тяжеловато будет.
— Ах, вон оно как, тяжеловато… — ухмыльнулся самозваный сэр. — Ладно, испытаем тебя в бою — моему канониру как раз не помешал бы толковый помощник. А пока будешь работать, как все… Как черти, я бы сказал — именно так у меня все и работают! Ха-ха-ха!
Канонир? Не обращая внимания на громкий смех капитана, Андрей задумчиво покусал губу. Зачем на небольшом торговом судне канонир? Неужели недостаточно обычных матросов? Или «Эулалия» еще и промышляет пиратством? Наверное, так — кто в это время не промышлял? Обычное дело.
Тем временем капитан живенько составил беседу и с другими ссыльными, коих оставалось двое. Чем-то похожих друг на друга — лет тридцати, среднего роста, худые, с неприметными лицами… один, правда, чернявый, как местный шкипер, другой — белобрысый, как вахтенный-рулевой. Белобрысого звали Рамон Кареда — ныне, по-корабельному, просто — Рамон, чернявого — Сильвио Дайвиш, отныне — Головешка. Неплохая компашка подобралась — Громов даже улыбнулся: не считая Рамона, Деревенщина, Головешка, Пташка… да еще и он сам — Висельник, вот уж прозвали так прозвали, не в бровь, а в глаз.
Немного погоняв на разных палубных работах — скатывание парусов, приборка и прочее — ссыльных всем скопом запихнули в трюм. Судно шло вдоль берега, и капитан не хотел рисковать.
— Так вот до Гибралтара и пойдем, в трюме, — ухмыльнулся «Головешка» Сильвио. — А уж потом — красота! Палуба, океан, свежий воздух… и работы — не продохнуть!
— А долго нам плыть? — шмыгнув носом, поинтересовался Мартин.
Головешка пожал плечами:
— Может, месяц, а, может, и два — как волна, как ветер. Хотя… — он вдруг внимательно присмотрелся к каким-то отверстиям в шпангоутах и балках и понизил голос: — Однако наше вынужденное путешествие может и затянуться.
— Почему? — тут же переспросил Андрей.
— Да так…
— Нет, вы ведь что-то здесь увидели… вот эти дыры… они зачем?
— Хм, — Сильвио хмыкнул и неожиданно подмигнул Мартину Пташке. — Ну раз вы все же хотите знать… Не хочу вас пугать, ребята, но, похоже — это работорговый корабль. И кажется мне, после Гибралтара наш бравый капитан обязательно повернет на юг, к западному побережью Африки — за рабами, да. Видите эти отверстия? Они для цепей, и в этот трюм можно натолкать немало живого товара.
— Рабы рабами, — меланхолично протянул Рамон. — Не понимаю, чем это плохо для нас?
— Абордажем, друг мой! — скорчив нарочито жуткую гримасу, Головешка похлопал Рамона по плечу. — Видите ли, парни, люди больше всего на свете любят завидовать чужому богатству. Завидовать и пытаться его отобрать. А на нашем пути промышляет немало лихих ребят на быстрых суденышках… да и военные фрегаты не прочь поживиться живым грузом. Можем не отбиться, не уйти.
После Гибралтара ссыльных ненадолго выпустили для палубных работ, что насидевшиеся в темном трюме бедолаги восприняли как праздник… быстро испорченный хамским поведением капитана и его гнусной команды, на взгляд Андрея, состоявшей из исключительного отребья, наверное, собранного по всем портовым притонам Европы. Большая часть матросов вовсе не походили на испанцев, общаясь меж собой на каком-то ином языке, голландском или немецком.
Громов заметил, что на судне появились и пассажиры — совсем нерадостные забитые мужики, женщины, дети, судя по штопаной одежонке и скромному скарбу, явно не относившиеся к благородному сословию… к коему, впрочем, ныне не относился и лишенный дворянства бывший сеньор лейтенант, вместе с остальными своими товарищами по несчастью истово драивший палубу на полубаке.
— Сильней трите, сильнее, твари! — помахивая палеткой, подгонял боцман — еще один до крайности неприятный тип, внешностью объединявший в себе бульдога, лису и таксу. Кривоногий, низенький, с вислыми брыластыми щеками и жирным, всегда готовым извергнуть самые гнусные ругательства ртом, боцман — звали его, кстати, очень даже красиво — Гильермо — держал в узде всю разношерстную команду «Святой Эулалии» не только плетью, но и здоровенными, поросшими рыжим волосом, кулаками.
