— А ты с Ириной-то, боярышней, говорил?
— Как можно? К чужой женщине с речами пустыми приставать! Нет… вот, подрасту… Скоро уже, скоро…
— А батюшка?
— Батюшка, конечно, не очень-то рад будет. Мы, Онциферовичи — с Мирошкиничами всяко. Когда дружно, а когда — и врозь.
Миша про себя усмехнулся: понятно, конкуренция.
— Значит, ты к Мирошкиничам этим на усадьбу не заходишь?
— Почему не захожу? — несколько обиженно переспросил отрок. — Захожу. Вместе с батюшкой. Вот, недавно были… И скоро опять зайдем.
— Так ты б и спросил про Ирину-то! — негромко посоветовал Миша.
— А что?! И спрошу! Прямо у братца ее старшего — батюшка-то давно помер — и спрошу.
— Нет, нет, что ты! — Михаил вдруг испугался за свое дело. — Так, в лоб спросить, нехорошо, неблагостно как-то… Скажут — что за нахал с глупыми вопросами лезет? Какое кому дело, куда боярышня подалась? Не-ет… Тут прямо нельзя. Тут хитрее надо. У тебя на усадьбе Мирошкиничей, конечно, никого знакомых нет?
— Вестимо, нет. Откуда?
— А у слуг твоих? Ну, кто вас туда сопровождает…
— У слуг? А ведь верно! — тихонько засмеялся Борис. — Ну конечно же — слуги! Уж им-то всегда все известно — ничего-то от них не скроешь!
— Вот и ты от них кое-что узнаешь, для себя важное, — продолжал подзуживать Миша. — Потом похвалишься… Вижу — запала тебе в душу боярышня.
— Ой, запала!
— Ну и ладно. Дело молодое. А время быстро летит — не все тебе мальцом быть.
— Вот и я так мыслю!
Проговорили долго, почти до утра, до самого солнышка — сначала алого, а потом — ну, почти сразу же, едва поднялось — золотисто-лучистого, радостного, такого, от одного вида которого прямо воспаряешь душою. Вот как сейчас…
Миша проснулся первым, да и вообще, спал плохо — может, от слишком уж колючей соломы, а может — от мыслей, от узнанного. Сегодня собирались с отроками прогуляться по Прусской, а уж после — как пойдет. Никакой другой работою, окромя пригляду за парнями, Михаила на усадьбе не обременяли, а тиун Ефим — так прямо ужом стелился.
Едва Михаил вышел на двор, как увидел въехавшего на усадьбу всадника, в коем тут же признал Ростислава — верного боярского человечка, с которым не так давно дрался на палках. Слегка кивнув — боярский служка, не высокого полета птица — Миша хотел было пройти мимо, к уборной, да Ростислав ухватил его за рукав:
— Бояричи где?
— На сеновале. Поди, спят еще.
— На сеновале? — слуга в удивлении вскинул брови. — Что, больше спать негде?
— Нравится им там, — терпеливо пояснил Михаил. — Интересно. Себя-то в детстве вспомни.
— Нравится, говоришь? — Ростислав усмехнулся и — Мише показалось — хотел добавить что-то еще, но ничего не сказал, лишь махнул рукою: иди, мол, куда шел.
Михаил и пошел, а, возвращаясь уже, заметил, как боярский служка разговаривает у сеновала с парнями — Борисом и Глебом. Вот чертяка, разбудил ведь! Тут же, от амбаров, бежал уже и тиун: здрасьте, мол, Ростислав Тимофеевич, как боярин-батюшка почивать изволили? Все ли по добру, по здорову?
— Ниче боярин-батюшка, здоров, — кивнул слуга. — Послал вот справиться — как-то детушки его тут? Как «дядька» — не забижает?
— Не забижает, — рассмеялся тиун. — Да и спуску не дает — вчера вон, почитай, весь день на тупых мечах бились.
— А еще по городу гуляли, — потянувшись, добавил Глеб. — На ручей хо…
Тут Борис ткнул его кулаком под руку — дескать, не болтай чего не надобно.
— Гуляли много где, — тут же поправился Глеб. — Потом сказки разные слушали.
Ростислав улыбнулся, пригладил бородку:
— От и славно, пойдемте-ка в дом, батюшка гостинец вам переслал.
— Гостинец! Гостинец! — обрадовались, запрыгали отроки. — Идем, идем же скорей, Ростислав, не стой же!
Ушли, скрылись в сенях, только и видели: бояричи, Ростислав и тиун с ними. Не… тиун на крыльце задержался — на двор посмотрел строго, всех увидал — челядинцев, холопов, закупов, — помахал кулаком строго: мол, насквозь вас, лентяев да воров, вижу! Все, бывшие поблизости во дворе, работники, поклонились — кто, конечно, заметил тиуна. Ну а кто не заметил, с тех иной спрос… ужо не даст таким Ефим спуску, уж в этом-то Михаил ни капельки не сомневался, а потому поспешил поскорей на задворки к своей избе — ребят подымать, Мокшу с Авдеем. Все ж таки втроем они в закупы подались, так сказать — в феодально-зависимые люди, а, поскольку Михаил был из них по возрасту самым старшим, то считал себя за обоих ответственным… Хм… И самому интересно — с чего бы так? Вот ведь никогда никого опекать не стремился, ни в школе когда работал, ни уж тем более в фирме — а кого там опекать-то? Бездельников-недорослей? Так у них и без Миши опекунов — целое войско: мамы, папы, бабушки…
А вот эти вот… Эти славные парни, сметливые, работящие, ничуть не виноватые в том, что злодейка судьба к ним повернулась задом… Впрочем — как еще посмотреть.
— О, Мисаиле! — вышел из избы Авдей. — Где-то тя всю ночь носило… Ну да ладно — где был, там был.
— Зазнобу, поди, заприметил какую? — вслед за приятелем показалась рыжая шевелюра Мокши.
Хорошо, встали уже парни. Авдей заскочил в избу, квасу крынку вынес, протянул:
— Испей, вкусен зело!
Михаил отпил — и верно, вкусен, — улыбнулся, поблагодарил кивком. Смотрел, как парни фыркают, умываются…
И внезапно почувствовал себя неловко — парни целые дни вкалывают, конюшню строят, а он… А он вот сказки недорослям хозяйским рассказывает — и все дела. Стыдно — здоровому-то мужику! Хотя, а с другой-то стороны… воспитание — оно, может быть, в чем-то и есть истинно мужское дело? Вот как в России — да и в СССР тоже было — устроено? Ну, детский сад — понятно — одни женщины, то же и школа — ну, там, может, два-три мужичка найдется, и то вряд ли. Тоже одни дамы. Вот дите среди них подрастает, шкодит — а все наказание, между прочим, исключительно на одних эмоциях, именно так — и ни на чем другом. Либо ори, либо бей, либо родителям ябедничай — тьфу! Мише вспомнилось, как завуч — дородная такая тетя — его, «молодого специалиста», убеждала — «ой, не правы вы, Михаил Сергеевич, мы же и родителей в школу вызываем, и выговоры объявляем, и…» И что, спрашивается, с того толку? Родители — это еще смотря какие, имеют они на своих чад влияние — хорошо, а ежели нет? И чаще всего — нет. А уж насчет выговоров — так испугали ежа голой задницей. Это ж надо додуматься, взрослые виды наказаний к детям применять. Выговор ведь что значит? Вот тебе не премия — а фиг, вот тебе отпуск в мартобре, вот тебе… да много чего можно. И «тринадцатую» зарубить, и возможное повышение по службе, и… А в школе чего? Премий у учащихся никаких нет, каникулы им не отменишь, что остается — пшик! Вот он и действует, то есть — не действует.
