Наконец, собрались уже. Нежила, гад, улыбался довольно, правда, проводника не дал, сказал — все на север, по дороге до Харагл-озера, а там — на восход солнца, недолго. Мокша с Авдеем, конечно, местных стежек-дорожек еще не ведали, но тропу на Харагл-озеро знали, уверяли — найдем!
Перед дорогой истопили баньку, помылись, а после, к закату ближе, Марьюшка зазвала Мишу в луга. Просто так, прогуляться.
Чудные были луга — заливные, многотравные, желтые от лютиков и купальниц. Вокруг — липовые и березовые рощицы, ельники, река. Чуть дальше начинались леса, густые чащобы, урочища, впрочем, лес тут и не заканчивался нигде, простирался изумрудно-голубоватой дымкой, как Вселенная, без конца и без начала.
— Хорошо здесь, — усевшись в траву, Марья плела венок. — Благостно. Все кругом свои, не чужие… Староста Нежила, правда, старичина въедливый, вредный — всю работу самолично проверит да поворчит: то не так, это не этак. Но он ведь и должен ворчать, раз староста… Эх… Мисаиле…
Девушка прижалась плечом, и Миша ласково погладил ее по волосам:.
— Чего тебе?
— А правда, что ты здесь, в вотчине, тиуном будешь? Так Авдей с Мокшей бают.
Михаил усмехнулся:
— Вот у них и спроси.
— Хорошо бы, коли так. Радостно.
Марья прижалась теснее, и Михаил, обняв девушку, принялся с жаром целовать ее в губы…
— Ах… — негромко вскрикнула Марьюшка. — Сладко как… ах… Жарко! Я в поту вся… Пойдем, выкупаемся!
— Так холодно же!
— Да мы быстро…
— Ну пойдем…
Оба наперегонки бросились к озеру, на ходу сбрасывая одежду. Пробежались по узкой полоске песка и — бултых! — в воду… Словно морозом ожгло! Да-а-а!!! Не лето уже, не лето…
— Брр!!! — немного проплыв, Миша выскочил из воды, зябко обхватывая себя руками.
— Что, замерз? — Марьюшка брызгалась, смеялась…
Потом тоже выбежала на берег…
Михаил обнял ее, погладил, поцеловал… И оба повалились в траву, душистую, мягкую, с желтоватыми проплешинами осени.
Такие же стояли кругом и деревья, еще зеленые, но уже тронутые золотыми осенними прядями. Высоко, в синем небе, курлыкали журавли, улетая далеко к югу. Совсем рядом, в рощице, порывы ветра шевелили папоротники — большей частью зеленые, однако попадались уже и желтые, и багряные…
— Ты красивая, Марьюшка, — Михаил ласково погладил девушку по спине. — И хорошая… да-да, очень хорошая.
Девчонка ничего не ответила — лишь блаженно зажмурилась, да прижалась крепче… Вот хотела что-то сказать… нет, промолчала.
А солнце уже зашло, скрылось за дальним лесом, и только вершины сосен горели закатным пожаром. Холодало, у самой воды начинал уже стелиться туман. Да, не лето… не лето…
Михаил поднялся первым.
— Пойдем уже. Поздно.
— Пойдем… Ой, слышишь? Кукушка…. А вот — песни… Наши поют. Побежали?
— Успеем…
Марьюшка вдруг взяла Мишу за руку, заглянув в глаза, прошептала:
— Знаешь, у меня почему-то плохое предчувствие… Не хотела говорить, да вот сказала… Как-то зябко мне… Неуютно, хоть и с тобой рядом. Ты — мой господин, я — твоя раба. Верная раба…
Михаил скривился:
— Да брось ты — раба. Будет еще у тебя и свобода, и счастье.
— Ты так сказал… — девушка неожиданно дернулась. — Так, будто прощался.
— Так ведь и прощаюсь, — пожал плечами Миша. — Уходим завтра.
— Ты так сказал, как будто прощаешься навсегда.
Молодой человек поспешно отвел глаза — хотя, что могла сейчас увидеть в них Марья, в вечерней-то фиолетовой мгле?
И все же было неловко.
На усадьбе, у распахнутых ворот, сидя на вытащенных скамьях, пели девушки.
Ой, дид-лало, дид-лало…
— Хорошо поют, — тихо промолвил Миша. — Давай-ка, поспешим, пока не ушли.
Прибавили шагу, срезая путь, прошли кустами. Успели. Уселись на широких ступеньках крыльца, Марьюшка затянула мотив вместе со всеми:
Ой, дид-лало, дид-лало…
Миша не подпевал, стеснялся — не было у него ни слуха, ни голоса.
Утро выдалось холодным, росистым. Над озером клубился густой туман, сквозь который едва проглядывало тускло-золотое, только что взошедшее солнце.
— А ты бывал на этом… на Харагл-озере? — как отошли, Михаил спросил у Авдея.
— Нет, не бывал, — оборачиваясь, негромко отозвался тот. — Так нам туда и не нужно, до самого озера-от. Не доходя чуть, у сосны приметной, свернем. Ту сосну я знаю. Там дальше зимник будет, по которому, говорят, и летом можно пройти. Особая примета на том пути есть — лужа, в любую жару стоящая. Ну, дождей пока не было — пройдем.
— Пройдем, ништо, — тряхнув рыжей шевелюрой, засмеялся Мокша. — На каком берегу починок-от Долгозерский?
— А пес его знает! — одновременно произнесли Василий и Михаил. Сказали и рассмеялись.
В путь приготовились накрепко: окромя припасов в заплечных мешках, взяли и луки со стрелами, и ножи, и короткие копья. Миша же копья не стал брать, а выпросил у старосты Нежилы старый, с закругленным концом и массивным навершьем меч. Каролингского типа, откуда только такой здесь и завалялся?! Но клинок, кажется, крепкий, без ржавчины.
Идти нужно было на север, однако бегущая под ногами охотничья тропа петляла — то огибала болота, то уходила в ельники. Кругом — прямо под ногами — было видимо-невидимо грибов — подосиновиков, подберезовиков, белых. На сырых местах крупными каплями кровавилась клюква, в лощинах тянулись орешники, а кое-где сидели на сосновых суках упитанные глухари и рябчики. А вот впереди, в кустах, шмыгнуло что-то быстрое, рыжее… Лиса? Рысь?
Да-а, места кругом были богатые. С голоду не помрешь — точно.
— Охоты тут знатные, — подтвердил Мокша. — И припасов всяких в лесу хватает. Ежели неурожай какой, так на дичине, да рыбе, на грибах, ягодах, орехах прожить можно. Лес — он выкормит. Главное, с весянами дружно жить, да не рубить их рощи. Поклоняются они там… всяким…
— Та сосна, к которой мы идем, для весян — священная, — добавил Авдей. — Уж не ошибемся, увидим.
Шли не особо таясь, но и не привлекая к себе внимания — громко не разговаривали, ветками-сучками почем зря не хрустели. С одной стороны, какой-нибудь охотник их давно уже заприметил, однако, с другой — люди мирошкиничей-то являлись здесь чужаками, да и не столько их было много, чтобы выставлять черт-те знает где сторожу-посты. Достаточно лишь наблюдать вблизи, у озера. Да и не ходят здесь чужие по осени — а вдруг да дожди зарядят? Тогда поплывут все тропки, утонут в зыбкой грязи зимники, и подвысохшие за лето болота превратятся в непроходимые топи. Зайдешь куда далеко — назад до зимы не выберешься. Да еще леший чужих по лесам не любит — водит их кругами, кружит, кружит, кружит…
