А вот рыцарей Тевтонского Ордена смело можно назвать предателями… предателями интересов Священной Римской империи (германской нации), император которой — Фридрих — был самым яростным врагом римского папы, верховного сюзерена Ордена. И, в общем-то, брат Гернольт прав — сильно потрепан Орден: в тридцать восьмом, при Шауляе, накостыляли литовцы, совсем недавно — монгольские тумены хана Кайду. Так что не хватало рыцарей, не хватало…
Ратников все ж закончил когда-то истфак, кое в чем разбирался…
Черт побери! А где же Максик-то? Неужели… Нет, нет, не может быть — он же вот, рядом был, буквально только что…
Так куда ж делся?
— Максим! Макс! — сложив рупором ладони, позвал Ратников.
Тишина… Только слышно, как переговариваются кнехты, делая свою неприятную работу.
Закусив губу, Михаил подбежал к березе… той самой, с красным от крови стволом. Осмотрел все, рванулся в кусты, по тропинкам… И там, в камышах, у самого озера наконец обнаружил Макса. Мальчишка лежал ничком…
Господи!
— Ма-а-акс!!!
В три прыжка Ратников оказался рядом, упал на колени, с ужасом трогая подростка за плечо… Мертв?
— Дядя Миша…
Максим обернулся — лицо его было мокрым от слез:
— Дядя Миша… да что же это… я вот того, бородатого… копьем… А он… Я что же — убил? Нет! Нет!
Парень уронил голову в ладони, плечи его задергались.
— А ну, не реви! — схватив Макса за подбородок, Ратников ударил его ладонью по щекам. Несколько раз. Не сильно, но вполне чувствительно.
— Прекратить истерику! Да — ты его убил. Иначе бы он тебя! Помнишь, что я тебе говорил? Ну? Помнишь?
— Дядя Миша…
— Иди умойся, да пойдем обедать. Не журись, парень! Выберемся! Это я тебе говорю — выберемся! Самое сложное — это Лерку найти. Ну да ничего — и тут справимся.
Парнишка неожиданно улыбнулся:
— Да, Лерку найдем… и свалим! Верно, дядь Миша?
— Конечно же верно, Макс!
— Кто это были — русские? — сидя в шатре фон Оффенбаха за скромной трапезой, спросил Ратников.
— Чудины или эсты, — обгладывая кость, хмуро бросил Иоганн. — Русские нас бы вмиг…
— Это были язычники, — брат Гернольт скривил губы. — По пути мы видели капище — огромный серый камень на берегу озера. А вокруг кости птиц, зверей, даже человеческие… И еще — разноцветные ленточки.
— Чудины поклоняются бесам, — согласно кивнул фон Оффенбах. — Брат Гернольт, мы отправимся в путь сегодня?
— Да, — крестоносец вытер жирные руки о край плаща. — Язычники могут вернуться, и в гораздо большем количестве. На трех карбасах, на четырех, на десяти. Следует поспешить. Сэр Майкл?
— Да? — Ратников поспешно оторвался от кубка.
— Помните, я говорил о серьезной беседе?
— Ну да…
— Ее час пришел. Вам следует знать — я нынче исполняю обязанности командора Плескау и вверенной мне властью решил основать несколько пограничных комтурств… одно из которых предлагаю возглавить вам!
Хитро прищурясь, крестоносец посмотрел прямо в глаза собеседнику:
— Это очень непростое, опасное, но весьма богоугодное дело. Да вы и сами, наверное, уже это поняли…
— За тем и явился! — слегка наклонил голову Михаил.
Брат Гернольт удовлетворенно кивнул:
— Признаюсь, иного ответа не ждал.
Ратников опустил глаза, лихорадочно соображая — что же дальше? Сообразил, надо сказать, быстро и тут же спросил:
— А могу я сам выбрать комтурство?
— Ну, конечно же! — неожиданно расхохотался Гернольт. — Их ведь, в общем-то, еще нет, вернее есть, но пока только — здесь, — он постучал себя по лбу указательным пальцем. Так что — выбирайте! На правах вассала, конечно…
— Тогда — здесь! — решительно заявил Ратников. — На этом вот самом месте.
— Хорошо, — крестоносец устало кивнул. — В десяти лигах отсюда, на берегу, есть что-то вроде нашего опорного пункта.
Глава 4
Лето 1241 года. Окрестности Чудского озера
Комтур
Желаем, чтобы поместья наши, коим мы определили обслуживать наши собственные нужды, всецело служили нам, а не другим людям. Чтобы с нашими людьми хорошо обращались и чтобы никто не доводил их до разорения.
Капитулярий о поместьях
Вот тогда только Максик Гордеев поверил в то, что говорил ему Ратников, когда увидел Псков! Тот самый, средневековый, с полной лодок и кораблей пристанью на реке Великой, с горделиво возвышающимся на высоком холме белокаменным кремлем — Кромом — с огороженным валом и деревянной стеною посадом, с мерцающими вдали куполами Спасо-Мирожского монастыря.
— Вот это прикол! — едва город открылся перед глазами, только и вымолвил Макс.
Бедняга…
Псков произвел впечатление и на Ратникова, хотя тот уже видал и Новгород, и Ладогу — и все же, тем не менее, и тот был очарован и потрясен псковской красотою, богатством и мощью.
Неожиданно вдруг даже закралась мысль:
— И все это немцам отдали!
Впрочем — а что, лучше литовцам? Смолянам? Суздальцам? Нет, может быть, в чем-то и лучше — уж, по крайней мере, католичество те насаждать не будут.
В Пскове, кстати, Михаил с Максом долго не задержались. С благословения брата Гернольта и — заочного — гроссмейстера Ливонского отделения Ордена Святой Марии Тевтонской, новоявленный крестоносец «сэр Майкл» получил отряд в три копья кнехтов — сорок человек самого разноплеменного сброда — да две телеги оружия — копья, старые кольчуги, мечи, секиры, было даже два тяжелых крепостных арбалета, орудия, некогда запрещенного папой в силу своей дьявольской действенности, но с успехом используемого даже вот, божьими рыцарями. Кроме того, имелась и бумага на право вассального владения землями — грамота великого магистра — а как же без нее-то?
Надо сказать, впечатления оккупированного города Псков не производил — орденских немцев в нем было не так уж и много, куда больше купцов — торговлишка шла вовсю, причем не только с немцами. Лето нынче выдалось сухое, знойное, хлеб в псковских землях мог и не уродиться, потому следовало позаботься заранее — с кем-то договориться, заплатить.
Эти же заботы тревожили сейчас и «сэра Майкла» — важной задачей была заготовка продовольствия на зиму, до которой Ратников, вообще-то, задерживаться вовсе не собирался, однако, кто знает? Человек предполагает, а Бог располагает.
На смирной белом коняшке, с некоторой грустью помахивающем желтовато-пегим хвостом, Михаил, не особенно торопясь, ехал во главе своего небольшого отряда, сборного, а лучше сказать — сбродного, кого там только не было! Беглые крестьяне-баварцы, наемные лучники из Бранденбурга, с десяток державшихся на особицу чудинов, столько же белоглазых эстов, да, были еще и русские — Иван Судак и Доброга — тоже, верно, из беглых. Иван — здоровенный крепыш, косая сажень в плечах, с кудлатой огненно-рыжей бородою, Доброга — чернявый, цыганистый, не такой широкоплечий, но тоже — верзила с ручищами, словно оглобли. К ним почему-то прибился Эгберт — совсем еще молодой парнишка из Любека, похоже, что из подмастерий или, скорее, учеников, из тех вечных бедняков, что никогда не выбьются в мастера. По типу характера — как знаменитый чеховский Ванька — такой же зачуханный, светленький, сероглазый, с тонкой, вечно замотанной какой-то грязной тряпицею, шеей. Остальные кнехты его откровенно шпыняли, один из бранденбуржцев — сутулый, с длинным вислым носом, звали его, кажется, Фрицем — даже как-то на привале под общий смех завалил бедолагу, наплевав на все Божьи заповеди, явно намереваясь использовать того, как девочку… Ратников уж хотел вмешаться, да не успел — рыжий Иван Судак, не говоря ни слова, просто огрел охальника кулаком по хребтине — тот и осел. Бранденбуржцы хватились было за копья… да тут выступили вперед молчаливые чудины и эсты… Угомонились. Вот с той поры Эгберт, устало примостив на узком плечике копьецо, и шагал следом за русскими, как собачонка.
