Ратников даже рассмеялся:
— Умелец, гляди-кось! Ладно, умельцы — раз уж пришли, давайте, выкладываете — что про парнишек тех, толмачей, знаете?
— Про толмачей? — Корятко задумчиво посмотрел в потолок, точнее сказать — на стропила. — Да мало что, милостивец, — недолго они у нас, с лета. Говорят — дорогобужские. Явились, сперва в людской жили, потом вот, перебрались в избенку. Матрене платили честно.
— Да, да, Матрене, — Михаил покивал. — Это ее ведь корчма-то?
— Корчма не ее — общества. Лодочники-перевозчики, Матрена-от, ихнего старосты покойного, Гунивы, вдовица.
— Поня-атно… Так что еще про толмачей знаете? Ты, Опанас, что молчишь?
Сметанников уныло развел руками:
— Да я ж разве что знаю? Без интереса к ним мы…
— Так-так-так, — насторожился Ратников. — Без интереса, значит? А почему? Ты б, Корятко, и их тоже — по башке кистенем, а все, что нашли, — ваше.
— Неможно, — мотнув головой, прогундосил служка. — Они ить — жильцы. Матрена то не одобрила б…
Ратников аж руки потер:
— Чудненько! Матрена, значит, тоже с вами в доле?
— Что ты, что ты!
— Да ладно вам врать — конечно, в доле, тут и говорить нечего, — убежденно перебил гостей Михаил. — Разве ж без ее соизволенья вы б решились… вот так запросто, в корчме. Не, ну, естественно — в доле. Онфимий Рыбий Зуб ей кем приходится — полюбовник?
— Брат…
— Угу, — Миша снова потер руки. — Значит, так, парни. Эти двое толмачей — из молодых да ранние — мне и знакомцам моим, о которых вам ведать ненадобно, много крови попортили в делишках торговых. А потому — желаю знать о толмачах все! Думаю, вас это не слишком обременит — на корчемном дворе Корятко за ними присмотрит, а, как пойдут куда, — ты, Опанас.
— Это и всего-то? — обрадованно потер ладони усач. — Это нам ничего, это мы сладим…
— Матрену о них расспросите. Сами ли за постой платят или, может, кто за них?
— Ну, уж это-то мы знаем — сами.
— Вот и славненько — идите, господа, работайте. К вечеру жду с докладом… ну, хоть тебя, Опанас.
Вновь поклонившись, визитеры покинули каморку Ратникова, дюжий служка Корятко при этом выглядел радостным, улыбался, а вот его напарник почему-то хмурился — видать, чувствовал, что дело окажется не таким уж простым.
Ратников и сам не сидел сложа руки, едва утренние посетители ушли, подкрепился свежеиспеченными пирожками с капустой и, допив остатки бражки, отправился на торг.
День выдался чудесный, слегка морозливый, но солнечный, светлый. По средам — а была как раз среда — на торжище приезжали крестьяне из окрестных сел, привозили сено, дрова, убоину, беличьи, куньи и прочие — кого запромыслят — шкурки, за неимением медных монет, повсеместно игравших роль разменных денег.
Вот и сегодня еще издали слышан был шум — уже на углу, у деревянной церкви, скинув шапки, спорили о чем-то мелкие купцы, ярились:
— Ты сам-один за свои слова ответь! При чем тут обчество-то?
— Как это при чем? Нешто, можно без обчества-то?
— А вот я тебе счас покажу — обчество!
Один из спорящих — длинный сутулый бородач — размахнулся и тотчас же заехал своему собеседнику в ухо, от чего у того слетел в снег треух, а каких-либо иных повреждений, похоже, и не случилось — сутулый казался не особо-то сильным.
Соперник его — маленький, круглый — однако ж, тоже взъярился, нагнулся и, словно бык рогами, ударил сутулого головой.
— Аой! — падая, заголосил тот. — Да что ж это делается-то, люди добрые?
Между тем в собравшейся поглазеть на зачинавшуюся драку толпе уже вовсю шастали какие-то оборванные мальчишки, нищие в кое-как залатанных рубищах и весьма подозрительного вида народец, наверняка охочий до содержимого чужих котомок и кошелей. Предвидя такое дело, проходивший мимо Ратников держал ухо востро… и проворно схватил за руку потянувшегося к висевшему на поясе лыковому кошелю воришку.
— Ага! Попался! Сейчас на посадников двор сведу!
— Ой, ой, — свободной рукой размазывая по лицу сопли, заныл, заканючил воришка — растрепанный светлоглазый пацан лет двенадцати. — Не надо к посаднику… Не буду больше, Христом-Богом клянусь — не буду-у-у-у…
Ратников быстро огляделся:
— Ты вот что, рожа немытая, заработать хочешь?
— Заработать? — вореныш разом перестал ныть. — А что делать-то, дяденька?
— Девок искать… впрочем, и не только… В общем, кто такие челядь да холопы — знаешь?
— Ха, еще б не знать! — усмехнувшись, парень тут же осекся, и Миша догадался — беглый.
— Так каких девок-то, дяденька?
— Молодых и красивых. Ими не должны торговать — скорее всего, держат где-нибудь взаперти, где-нибудь в подходящем месте. Знаешь такие места?
— Да полно! — воренок вырвал руку, но никуда не убегал, видать, позарился. А потом спросил прямо:
— А что дашь-то, дяденька?
— А вот! — Миша вытащил из кошеля жемчужную бусину, весело блеснувшую на солнце. — Коли сыщешь мне молодых дев да место, где их держат… Ее и получишь!
— Поклянись!
— Чтоб у моего соседа хоромы сгорели и все коровы сдохли!
Пацан засмеялся:
— Уж поищу, ла-адно.
— Эй, эй, подожди… Как звать-то тебя?
— Микитка.
— А где меня потом найти, знаешь?
— Не-а… — парнишка озадаченно поковырял в носу.
— Эх ты, чучело!
Покачав головой, Ратников назвал постоялый двор, где поселился, и, немного подумав, добавил:
— И еще… приятелям своим скажи, да и так, по всему торгу… Мол, на постоялом дворе том, писец есть… за мзду малую прошения, жалобы пишет. Зовут — Путин. Владимир, в крещении — Димитрий. Запомнил?
— Чего ж тут не запомнить-то?
— Ну, и славненько, беги теперь… Хотя, нет, постой. Стекольных дел мастера где своим товаром торгуют?
— А вона, там… за посудным рядком.
— Понял, — Миша кивнул и, посмотрев вслед убегающему мальчишке, деловито зашагал на торг.
Зима — самое время для торжищ! Реки-дороги встали, где раньше болотина — теперь удобный санный путь — езжай, не хочу! Вот и ехали ухари-купцы, торопились, везли. Из Риги, Ревеля да германских земель — штуки доброго сукна, зерно, кованые клинки (ими, несмотря на римского папы запрет, из-под полы торговали), вино — рейнское и мальвазеицу, селедку в крепких покатых бочонках; из свейской землицы — то же зерно и сельдь, а еще — медь в звонких полукруглых крицах; из Смоленска, Дорогобужа, Полоцка — воск, мед, меха — то, правда, не во Псков, а так, транзитом… Добрых рабынь тоже можно было купить — в основном, у восточных, ордынских, гостей, хотя и свои живым товаром не брезговали, работорговля — занятие почетное, прибыльное, Михаил даже не думал, что оно так вот сильно распространено — все в голове сидело: феодализм, феодализм… а вот, вам — и рабы — пожалуйста, сколько душе угодно и за вполне приемлемую цену!
