Погладив их, Миша наклонился, снимая с Мирославы платье… Вот обнажились ноги… вот — лоно, восхитительный животик… грудь…
— Давай… — не отпуская Мишу, женщина упала на ложе. — Давай же…
Ратников хотел было спросить о муже, да постеснялся. Быстро сбросив одежду, лег сверху, чувствуя, как нежные руки обнимают его, ласкают, гладят…
— Ах…
Мирослава изогнулась, томно прикрыв глаза и отдаваясь Ратникову с такой неожиданной страстью, на которую способны только обиженные и несчастные в любви женщины. Холодея от пота, Михаил ласкал это сахарно-белое тело, эти бедра, пупок, грудь…
Ах! — закатив глаза, стонала женщина… — Ах…
Сколько ж ей было лет? Восемнадцать? Двадцать? Или даже чуть меньше — замуж здесь отдавали рано.
Она не отпускала Ратникова часа три, почти до обеда — наверное, как раз к этому времени и должен был бы вернуться муж… о котором Миша все же спросил, улучив подходящий момент.
— Онцифер хороший человек, добрый, — тихо промолвила Мирослава. — Только…
Тут из глаз ее вдруг полились слезы.
— Ну-ну, не надо, — Михаил нежно погладил полюбовницу по спине. — Сама же говоришь — добрый… Ведь не бьет он тебя?
— Лучше б бил! — с неожиданной злостью выкрикнула женщина. — Говорят, бьет — значит, любит.
— Как же можно тебя не любить? Такую…
— Можно, — Мирослава со вздохом кивнула. — Онцифер не меня любит… Боярина Нежилу, Ермолая-бобыля и этих своих мальчиков… целый дом…
Ах, вот оно что! Вообще-то, о сексуальных пристрастиях бондаря можно было догадаться и раньше. Гляди-ка — еще и боярин Нежила, и Ермолай-бобыль… тоже греховодники-содомиты. Теперь понятно, почему таятся, почему кажутся странными… Впрочем, это не мешает им быть возможными сообщниками людокрадов, так что никого сбрасывать со счетов не стоит.
Уходя с усадьбы, Ратников снова встретил сани Онцифера… Михаил остановился, посмотрел вслед и, покачав головой, быстро зашагал к торговой площади.
Немного поторговал, сбагрив за умеренную цену траченный молью полушубок, залоснившуюся замшевую шапку и ношеные, вполне еще крепкие, сапоги.
К вечеру явились ребята, довольные, с целым тюком всякого тряпья.
— Представляешь, — улыбаясь, рассказывал Макс. — Приходим мы на Лодейную, ну, к той усадьбе… А ворота-то нараспашку! И хозяин, приятный такой человек, по виду — не из бедных, даже собак на нас не спустил.
Михаил вскинул глаза:
— А что, были собаки?
— Да были… Хозяин… а может, это и типа приказчик был… нас у ворот заметил, вышел — улыбается такой, чего, спрашивает, надо? Ну, мы и говорим — тряпье ненужное берем… за пустую цену. Чего не жаль… А он такой — мол, подождите вон, у ворот. Ухмыльнулся и… притащил разных вещиц две охапки. Уж теперь типа того, расторгуемся…
— Да уж, — Ратников вытащил из кучи лапоть, брезгливо понюхал и меланхолично кинул обратно. — Вы усадьбу-то хоть рассмотрели, ухари?
— Обижаете, дядя Миша! Все, как есть рассмотрели. Изба там имеется… то есть типа две избы, а между ними — сени. Баня есть, какие-то сараюхи, пристройки, дров заготовлено полно.
— Значит, есть, где живой товар содержать?
— Конечно!
И опять-таки — ничего подозрительного — какая же усадьба без хором, без амбаров, без бани?
Михаил снова нагнулся, подцепил пальцем какую-то тряпицу… рваные порты. Хорошая ткань, крепкая… только старая, выцветшая и цвет такой… светло-голубой… индиго. Индиго… А что это там блестит, не молния часом? А это… заклепка? Джинсы?! Ну да, вон и затертый лейбак — «Леви Страусс»!
— Где, говорите, парни, вещички брали?
Глава 14
Февраль 1242 года. Псков
Полный аудит
Аще кто зазжет гумно, то на поток и на грабеж дом его… а кто двор зазжет, тако же…
«Русская Правда»: О гумне
О подозрительной усадебке на Лодейной Ратников выспросил всех, кого мог, начиная с торгового пристава и заканчивая корчемным служкой Каряткой. Ничего толком не выяснил, узнал лишь о том, что принадлежит она какому-то средней руки купцу — торговому гостю, большей частью находящемуся в разъездах, что и понятно — на то и купец.
Над сей скудной информацией рассуждать всерьез было пока нельзя, а потому Миша поскреб затылок и решил поискать ближайшую к усадьбе корчму, справедливо рассудив, что уж если где о подозрительном купчине и знают, так в первую очередь — там.
Корчемка таковая нашлась, и довольно быстро, хотя и располагалась неприметненько, на углу маленьких и узких улочек, одна из которых вела на торг, другая — к речке Пскове. Туда Ратников и отправился, наказав ребятам во все глаза следить за усадьбой. Максика, впрочем, и не надобно было подгонять — он, как увидал джинсы, так прямо сам не свой стал. Как будто раньше не мог рассмотреть…
— Да не мог, дядя Миша! Там целой кучей свалено было.
Усевшись на лавке у узенького оконца, по причине зимы заткнутого соломой, Михаил протянул озябшие руки к горевшей на столе свечке, дешевой, коптящей — сальной.
— Медку? — сладким голосом осведомился подскочивший слуга. — Тако ж и сбитень найдется, и квасок хмельной.
— Давай для начала сбитню, — махнул рукой Ратников. — Уж хлебну горяченького.
А, пожалуй, и надо было! Подморозило сегодня изрядно, хоть до календарной весны и оставалось совсем немного времени. Начавшийся не так уж давно Великий Пост, как могли, соблюдали и в корчме — скоромную закуску не подавали, все постное — квашеная капусточка, соленые огурцы, щи, орехи.
Закусив сбитень орешком, Михаил тоскливо посмотрел вокруг — в убогом сием заведении народу пока что-то не наблюдалось. Кроме храпящего на лавке у очага проходимца в каком-то жутком тряпье, по всей видимости — нищего, в полутемной маленькой горнице за столом сидели трое молодых людей, оказавшихся заезжими торговцами и об усадьбе на Лодейной знавших еще меньше, чем сам Ратников — о лунном грунте. Одна надежда была — что ближе к вечеру навалит народ. Вот, вроде бы уже совсем скоро должен.
Пробежавший мимо служка — хитроглазый, рыжий — потащил изрядный кувшин… нищему! Интересно… что же, у того есть, чем платить?
Миша незаметно посмотрел на бродягу… и поспешно отвернулся, встретившись с его взглядом — вовсе не пьяным и не сонным. Внимательным таким, дерзким… Нет, никакой это не убогий! Скорее всего скрывающийся от правосудия тать — отморозок, бандит типа Онфимия Рыбьего Зуба.
Снова заказав сбитню, Ратников, словно бы невзначай, обернулся… Оборванец не спускал с него глаз! И даже не отвернулся — таращился хладнокровно, нагло. И чего, спрашивается, уставился? Может, он на немцев работает, по приметам узнал беглеца? Уйти, что ли, от греха подальше? Только — спокойно. Якобы на двор, в уборную, а там — ноги в руки…
