Иван с Ефимом тоже, издали наместника завидев, склонились низехонько, за бараночниками стоя, дожидались – пока проедет. Ай, баранки в коробах – вкусны, мягки да сладки, маком щедрейше усыпаны. Аж замутило обоих: считай, сутки не ели. Проехал боярин, пронесла нелегкая – выпрямлялись спины, веселели глаза, шутки-прибаутки посыпались. Глядь – а в короб к бараночнику ручонка шаловливая нырнула – хвать баранку… утек бы, шпынь мелкий, кабы Ефим за руку не схватил:
– Что творишь, гад?
Гад – мелкий пацаненок с веснушками – что маку на баранках – заверещал, заканючил:
– Отпусти дя-а-адько!
– Черт тебе дядько! А ну давай баранку, так и быть, бараночнику сами вернем, а ты, шпынь, беги на все четыре, да смотри, ежели попадешься…
– Спаси тя Бог, дядько.
– Спаси… Пшел вон быстрее… Во, так-то. На, Иване, угощайся бараночкой! Вкусная.
На торг подошли как раз вовремя: продавцы давно уже успели разложить на рядках весь свой товар: замки, подковы, воротные петли, наконечники копий, льняные холсты, шерсть, сукно немецкое, атласы, бархаты шелка – дивные, разноцветные, из Орды привезенные, лошади, коровы, овцы, в «жратном» ряду – дичь, прошлогодние орехи, солонина, только одна рыба – свежая, что и понятно, кто ж будет мясо в самое лето продавать? Зато рыба – хоть куда, ух и рыбища: лещи – с пять ладоней, караси с золотистым брюхом, форель – радугой в глаза бьет, налимы – жирные, верткие, с руку, щуки со щурятами, пескари – так себе рыбка, ну на ушицу сойдет, кто непривередлив, осетр – вот уж княжья рыба, всем рыбам владыка – мясо вкусное, мягкое, нежное, а уж засолить да под стоялый медок…
– Вон они, – толкнул плечом Ефим. – Не туда смотришь. За укладным рядом.
За укладным рядом… Уклад – так, кажется, называли кузнечный полуфабрикат – прокованные железные крицы, уже приближающиеся по своим свойствам к стали. Ага, где тут скобяные да кузнецкие ряды? А вон, где замки… Вот и скоморохи. Двое, как Ефим и рассказывал. Приятели подошли ближе.
Здоровенный молодой парень – по пояс голый – удерживал двумя руками деревянный шест длиной в два человеческих роста. Один конец шеста был уперт в землю, на другом, на самой вершине, маячила хрупкая фигурка черноволосого отрока в безрукавке из конской кожи и таких же штанах, связанных на поясе и у щиколоток узкими ремешками. Стоя на вершине шеста на руках, отрок попеременно менял их, отставляя по очереди в стороны под восторженные крики быстро собравшейся толпы зрителей.
– Так летят птицы с дальних краев, – обхватив шест ногами, сообщил он и, вьюном соскочив вниз, схватил с земли шапку. Кланяясь, быстро обошел зрителей – смуглый, тоненький, легкий, с зеленовато-карими задорно блестящими глазами – бросали не особо-то щедро, так, в основном медь, а то и полпирога, лепешки, баранки… Не выказывая недовольства, отрок собрал все, что давали, аккуратно поставил шапку наземь, шепнул что-то напарнику и обернулся: – А вот как приходится смердам вертеться перед боярином!
Он вмиг взлетел на верхушку шеста, скрючился там, словно бы под невыносимым гнетом, изогнулся, свесившись головой вниз, застонал притворно. Зазвенела кидаемая в шапку мелочь. Отрок повеселел:
– А так грешники пытаются влезть на небо.
Взобравшись на середину шеста, он сделал вид, что уж дальше – ну совсем никак; то, вытянув руки, почти дотрагивался до вершины, но тут же падал, откидываясь назад и держась за шест одними ногами – поистине, парень был в этом деле мастером, да и тот, что внизу, – амбал с крутыми мускулами – не терял времени даром; поднатужившись, он начал медленно поднимать шест вместе с крутящимся напарником, пока наконец, откинув голову назад, не упер нижний конец жерди себе в грудь.
В толпе послышались одобрительные возгласы. В шапку снова полетели деньги.
– Вот так!
Отрок спрыгнул с шеста, несколько раз перевернувшись в воздухе, и приземлился на ноги мягко, словно кошка. Поклонился, приложив руку к сердцу, нагнулся за шапкой… В этот миг чей-то сапог с размаху ударил по ней, так что все монеты со звоном рассыпались вокруг. Тут же послышался дребезжащий старческий голос:
– Хватайте глумников, вои!
Голос принадлежал желчному желтолицему старикашке, сухонькому, с редковатой седой бородой и полубезумным взглядом маленьких, глубоко запавших глазок. Чувствовалось, что старец искренне ненавидит все мирское.
– Феофан! Бискуп! – со страхом зашептали в разбегающейся толпе.
– Бискуп, – повторил Раничев. – Епископ то есть. Для скомороха – гость уж совсем ненужный.
– Беги, Онфиме! – Крикнув напарнику, смуглолицый отрок ловко прошмыгнул под рукой разъяренного воина и… и мог бы нырнуть в толпу, или за ряд, и скрыться – но вот чего-то медлил. Чего? Ха! Оборзел настолько, что показал епископу Феофану язык!
– Хватайте того! – забрызгал слюной старик. Маленькие глазки его налились злобой. – Упустите – шкуру спущу.
Воинов было не так и много, с полдесятка – видно, Феофан заехал на рынок случайно, по пути с заутрени. Все в тяжелом вооружении – кольчуга двойного плетения, поверх нее – верховой панцирь из крупных массивных колец, шлем, металлические поножи с поручами. Все вместе весило – Раничев прикинул на глаз – килограмм тридцать: низовая кольчуга – где-то около двенадцати, да с полпуда – панцирь, плюс шлем с кольчужной сеткой-бармицей, плюс поножи-поручи, к тому ж у многих на поясе, кроме меча, еще и палица или шестопер – тоже весят не так уж и мало, ну да, килограмм тридцать точно будет, а то и побольше. Немного, конечно, для профессионального воина, да только попробуй-ка, побегай в таких доспехах по рынку, поныряй под ряды, полови шпыней! Утомишься быстро.
А чего ж парень-то стоит? А…
Ивану вдруг все стало ясно. Оглянувшись, он увидал поспешно удаляющуюся спину держателя шеста. А его юный напарник отвлекал воинов… кстати, а где он уже? Что-то не видать…
– Быстро за ним, – кивнув в сторону убегающего амбала, крикнул Ефиму Раничев. – Иначе потеряем.
Когда то же самое сообразили воины епископа – было уже поздно. Птички-то улетели, не стали дожидаться, когда поймают! Вышедший из себя епископ принялся охаживать воинов посохом, который тут же с треском переломился, чего и следовало ожидать. Разъяренный, Феофан наконец сообразил, что выставляет себя на посмешище. Плюнул, погрозил сухоньким кулаком неизвестно кому и, подозвав воинов, быстро пошел прочь, к повозке, что дожидалась его за углом, у общественных амбаров.
Приятели не видели этого, поспешая вслед за молодым амбалом. А тот развил вдруг довольно приличную для своей комплекции скорость – петлял между деревьями, словно заяц, несся могучими прыжками, один раз даже чуть не сбил с ног бабу с пустыми ведрами… ее сбили Раничев с Ефимом. Заверещав, баба попыталась было огреть их коромыслом, да не на тех напала – приятели вскочили на ноги первыми и, не оглядываясь, продолжали погоню. Не видали, как подъехали к вопящей бабе двое вооруженных мечами и копьями воинов на сытых конях, как спешились, помогли подняться, порасспросили что-то. Не видели того скоморохи – бежали – аж запыхались – до тех пор, пока не показалась пристань. Пристань – это, конечно, было сильно сказано. Ну какая, к чертям собачьим, пристань – река-то узкая, да неглубока, да камениста. Один тут и путь – вниз по течению, к Орде, и то – только на легоньких плоскодонках, они-то и стояли рядами у потемневших от времени мостков. Хоть и худые суденышки – как раничевская, не к ночи будь помянута, «шестера» – а все ж лучше, чем пешком, да товар на себе тащить, иль даже на лошадях, лошадей-то, чай, кормить надо, а тут – полная халява. Погрузил что надо, сел, и… «несет меня течение по синим по волнам». Красота! Сиди себе – окружающей природой любуйся. Посмотреть есть на что: и круча по правому берегу, глинистая, высокая, вся в ласточкиных гнездах, и холмы, и дубрава, и березки стройненькими рядами.
