Заворочался под кустом Ефим. Засопел, открыл левый глаз, осмотрелся. Снова закрыл. Потом открыл уже оба. Поднялся, озираясь.
– С добрым утречком, – приветствовал его Иван. – Хотя, похоже, скоро уже вечер.
Проснулся и Онфим Оглобля, поискал глазами Салима, не найдя – забеспокоился.
– Сбежал наш Салим, – с усмешкой пояснил Раничев. – В Орду, видно, подался. Видно, родичи у него там. Онфим, он про них не рассказывал?
– Не, не рассказывал. – Онфим покачал головой. – Скрытен был. Но скоморох – изрядный.
– Это понятно. Все мы скоморохи, – протянул Ефим. – Как же он один-то?
Вот был вопрос! Всем вопросам вопрос. Не жили поодиночке в Средневековье. Не выжить было, ну разве что отшельником в каком-нибудь дальнем скиту. Кстати, Раничев полагал, что влияние таких отшельников на Русь сильно преувеличено – ну призывали к единению, какие-то философские концепции развертывали – так как они их распространяли-то? Через Интернет или по фототелеграфу? Ни газет, ни телевидения, ни радио. Все вышеперечисленное людская молва заменяет, так сказать – из уст в уста. А кто к этим отшельникам в глухой лес ходит – паломники, к благодати святой приобщиться да ума понабраться. И что – все сказанное запомнят крепко-накрепко да не переврут? Ну да, как же… Так вот, об одиночках. Все средневековые люди жили корпорациями, общинами, кто – с родичами, а кто и по профессии гуртовался: цеха, гильдии, артели, те же скоморошьи ватаги. Так что – куда подался Салим? Жить в гордом одиночестве – да как бы не так! Есть, наверное, куда идти, к кому – вернее.
Они снова шли всю ночь, ориентируясь по звездам. Все чаще попадались навстречу им беженцы – русские и татары – кто на лошадях, с повозками, груженными нехитрым скарбом, кто пешком. Подозрительно, но беженцы шли и ночью, те, кто пешком. Иногда сталкивались со скоморохами, расходились, зыркая друг на друга глазами, а попадались такие, что и разговаривали. От них и узнали, что несметное войско Тимура во главе с полководцем его эмиром Османом, настигая разбитое войско ордынца Бек-ярык-оглана, подошло к Ельцу, где и укрылся упомянутый оглан-царевич. Гулямы – наемные воины Тимура – жгли и грабили округу, кто успел – тот ушел в Елец, кто нет – тот встречался сейчас на дороге.
– Зря вы туда идете, – качали головами беженцы. – Никакие скоморохи там не нужны, некогда тешиться. Вертайте назад – в Пронск, Угрюмов, а еще лучше – в славный град Переяславль-Рязанский.
– Еще уж лучше – в Москву аль в Новгород, – в тон им отвечал Раничев. – Уж туда-то не доберется Тимур… хотя кто знает?
Наслушавшись беженцев, устроили совет – что дальше? Идти прямо в лапы гулямам не очень-то хотелось. Возвращаться обратно – тоже верная смерть.
– Да зачем же обратно? – горячился Ефим. – На север повернем, к Пронску.
Онфим Оглобля с ним соглашался, а вот Раничев… Конечно, хотелось бы взглянуть на Абу Ахмета, он ведь наверняка в Ельце, только вот как туда пробраться, коли вся округа запружена войсками эмира Османа? Попадешь к ним – разбираться особо не будут – голову с плеч долой, и вся недолга. Иван не тешил себя иллюзиями, уж что-что, а этот период времени он хорошо знал, в силу музейной специфики. Но что-то же нужно было предпринять, ведь не шататься же просто так – незнамо для чего? Перстень нужно искать и этого, Абу Ахмета. После того как Осман сожжет Елец, многим удастся вырваться – тому же Бек-Ярыку, и если Абу Ахмет с ним – а с кем ему еще быть, коли он ордынский чиновник? – и тот свалит вместе с царевичем, именно так переводится с тюркского слово «оглан». А куда оглан свалит? А куда-то на Русь! Точнее Раничев так и не вспомнил, как ни пытался, слишком уж узок и специфичен оказался вопрос. Значит, и ему – на Русь. И следует не торопиться, мало ли, прорвавшиеся части Бек-Ярык-оглана нагонят их по пути? Раничев махнул рукой:
– Вертаем назад, други.
Да, пожалуй, в данной ситуации это было лучшим решением. Оторвались от возможной погони – и ладно, пора возвращаться, вряд ли люди наместника будут искать их неделями. Честно говоря, Иван запутался во всех этих перипетиях, и лишь пытался делать хоть что-то, подобно лягушке, сбивающей из молока масло, чтобы выбраться из кувшина.
Полная пахучими травами степь тянулась перед ними, лишь кое-где виднелись перелески и рощицы. Безоблачное белесо-голубое небо, расстилаясь над степью, дышало зноем, палящее солнце пекло головы и спины. Поистине, уж лучше было идти ночью.
Гулямы Тимура появились внезапно. Возникли где-то на горизонте стремительным пылевым вихрем, рванули вперед, пригнувшись к быстроногим коням – ах, что за кони у них были, чудо-кони, изящные, красивые, сильные – миг, и вот уже вылетели из травы черные всадники, улюлюкая и вращая над головами тяжелыми кривыми саблями. Гулямов и было-то человек десять – видно, разведка; увидев путников, они растянулись в цепь, навалились с ходу – а куда бежать-то? Засвистели арканы…
Пригнувшись, Раничев нырнул в траву, пополз, заскользил быстрой змейкой, позабыл и про подживающее плечо, да рана почти и не чувствовалась уже, сколько времени-то прошло. Полз, полз – и вдруг замер, уткнувшись прямо в копыта коня.
– Хорошо ползешь, урус. Якши!
Иван поднял глаза. Прямо над ним возвышался богато одетый всадник в чешуйчатых, золотом сверкавших на солнце доспехах и остроконечном шлеме с черными вороньими перьями. Плащ синего шелка ниспадал с плеч его на круп вороного красавца-коня, нетерпеливо кусающего удила.
Зашумела под копытами трава – справа, слева, сзади… Раничев со вздохом поднялся – а что было делать? Спешившиеся нукеры сноровисто стянули ему руки ременным узлом, привязали к луке седла – якши!
Гулями пустились рысью. Не так быстро, чтобы бежать следом, изнемогая и не переводя дыхание, но не так уж и медленно. Слева и справа от Ивана точно так же бежали привязанные к коням люди – Ефим Гудок, еще какие-то – по виду – смерды, Онфима Оглобли видно не было, видно – прибили сразу. А может, и вырвался, кто знает? Нет, вряд ли, от таких не уйдешь! Главное было – внимательно смотреть под ноги, иначе чуть что – и покатишься кубарем, поедешь на брюхе вслед за конем – останавливаться ради тебя никто не будет. Как не остановились, когда, потеряв равновесие, упал в траву какой-то пленник впереди, он и так-то бежал, пошатываясь, видно, из последних сил, и вот споткнулся, упал. Поехал на брюхе вслед за гулямом. Всадник не остановился, но чуть приотстал, давая возможность пленнику подняться на ноги. Тот приподнялся, зашатался, ловя равновесие руками, оглянулся зачем-то назад. Раничев усмехнулся, узнав Салима. Парень был страшен – рваный, весь в грязи, с запекшимися на лице и шее потеками крови. Слепни и зеленые степные мухи окружали его жужжащей тучей.
Салим тоже узнал Ивана. Отвернулся с тяжелым вздохом. Да, видно, несладко ему пришлось, нарвался-таки на врагов, не сумел пробраться. Они бежали так до самого полдня, когда жар палящего солнца сделался уже настолько невыносимым, что даже привычные ко всему гулямы остановили коней у тенистого оврага с почти пересохшим ручьем. Напоив коней, напились сами, потом подтащили пленников. Не развязывая, ткнули лицами в воду. Как собак. Пейте, если сумеете. Пришлось лакать, сунув губы в грязную коричневую влагу, на зубах скрипел песок – но и тому были рады, понимали – другого ничего поблизости нет, а Дон будет лишь к вечеру, если они, правда, до него выживут.
