Русских оказалось много, раза в три больше, чем гулямов, и они весьма неплохо воспользовались своим превосходством – по крайней мере, половина из воинов Тимура уже корчились на траве с пробитыми черепами, и поделом – нечего расслабляться, опасная привычка для воина.
Остальные сопротивлялись упорно. Бились – любо-дорого было смотреть. Клинки мечей и сабель, сшибаясь, высекали искры, начальник гулямов сражался сразу с тремя: одного он вышиб из седла, притворно пригнувшись, второго достал-таки саблей, в третьего метнул привязанное к луке седла копье… К нему скакали уже и четвертый, и пятый… Гулям не стал их дожидаться, повернул коня и помчался прочь по степи настильной приемистой рысью. Двое других оставшихся в живых воинов последовали его примеру. Одного удалось достать стрелою, а двое унеслись, растворясь в бескрайних степях половецкого поля. Половцы-кыпчаки, как не к месту вспомнил Иван, и составляли большую часть населения Орды.
– Бог в помощь, ратнички! – поднялся из травы Ефим Гудок. – Ослобонили нас из полона лютого, поганого. Век будем за вас Бога молить.
– Ну, век, похоже, не придется. – Начальник воинов – толстый и дородный, такой, что под ним едва не прогибался конь, – снял с головы шлем с закрывавшим лицо забралом-«харей» и кольчужной сеткой-бармицей.
– Вот те на… – растерянно протянул Ефим, узнав в воине угрюмовского воеводу Панфила Чогу!
– Все-таки достали мы вас. – Воевода удивленно разглядывал пленников. – По чести сказать, и не думали даже.
Поднявшийся ветер шевелил раскинувшееся вокруг голубовато-зеленое травяное море. Солнце, жаркое степное солнце быстро поднималось к зениту, обдавая все вокруг испепеляющим зноем. Где-то далеко на восточном краю неба…
Глава 11
Угрюмов. Июль 1395 г. Бой
Но вскоре туча стрел, как град средь летня зноя,
Спустилась с свистом к нам предшественницей боя.
Безмолвно воины меж тем идут вперед:
Шагов лишь только шум гул в поле отдает;
Ряды сомкнув и щит о щит сомкнувши ближной,
Явили ратники вид крепости подвижной.
Владислав Озеров
«Дмитрий Донской»
…маячили дрожащие полоски облаков. К дождю, наверное…
Откуда здесь взялся воевода? Неужели специально преследовал беглецов до самых ордынских пределов? Вряд ли, не такого уж они полета птицы. Скорее всего – по каким-то своим надобностям носились по ордынским степям воины угрюмовского воеводы Панфила Чоги, и надобности были важными, иначе б зачем ехать самому воеводе? Скорее всего – разведка. Тщательная, с пристальным вниманием к любой мелочи – разрушив Елец, что там собирается поделывать поганый эмир Осман? Повернет назад иль вторгнется в русские пределы? Как прикажет ему хромой Тимур – так эмир и поступит. Вероятно, будет со всем упорством преследовать бегущую армию Тохтамыша, надеясь захватить в плен самого хана. И теперь-то уж поимка много чего знающих скоморохов совершенно ничего не давала. Ну если только для того, чтоб эмиру в плен не достались. А и достались бы – как, кстати, и было – так что с того? Правда, в целях спасения жизни и лучшего к себе отношения могли и сообщить гулямам о Тохтамыше, но пока не успели. Так что – подфартило, выходит, угрюмовцам, подфартило. А вот Тохтамышу и южнорусским городам – нет. Как и шесть лет назад, Тимур двинулся на Орду ранней весной – когда едва-едва расцвели зеленой травой южные степи, и потом шел на север, дожидаясь, когда зазеленеют травы и там – так и шел, вслед за травою, умный был, знал – лошадей в походе чем-то кормить надо, да охотиться в степях весной есть на кого, так шел с юга на север, покрывая огромные расстояния, что, конечно, мог вполне предугадать Тохтамыш – далеко не первым этот поход был, не первым.
– И что тебе в нас толку, воевода? – прямо спросил Раничев. – Неужто ведаем много?
– В веданье вашем только для вас страх, – уклончиво ответил воевода, странно было, что он вообще снизошел до общения с пленными скоморохами. – А паситесь больше Феофана-епископа.
Он пришпорил коня, ускакав далеко вперед, видно, понял, что, не удержавшись, ляпнул лишнего. Слишком уж не любил Феофана, да и за что любить этого гнусного елейного прощелыгу, любящего обделывать свои делишки чужими руками? Вот и сейчас… Панфил Чога мог бы ведь и отпустить скоморохов, да, стыдно сказать, побоялся епископовых послухов. Донесут ведь, твари, потом грязью умоешься. Да и черт с ними, со скоморохами – попались и попались, их беды.
Епископ. Иван задумался, благо теперь их никто за лошадьми не тащил. И какое епископу Феофану до них дело? Ну, допустим, Салим с Онфимом Оглоблей его разозлили – так он-то с Ефимом при чем? Может, епископ их заодно с Салимом считает? А Онфим Оглобля вообще, похоже, погиб, сгинул в степи, сердечный…
Был уже вечер, когда вдали, за холмом, показались высокие стены Угрюмова. Город встретил путников колокольным звоном, лаем собак и тучными нивами налившихся спелым колосом озимых, что располагались невдалеке от стены. Хмуро переругиваясь, поспешали к вечерне мужики-смерды в серых пропотевших рубахах, с мозолистыми руками, босые. За ними бежали с речки ребята – веселой озорной стайкой – накупавшиеся, довольные, они обогнали смердов, подразнили по пути стражников и, смеясь, скрылись за воротами.
– Ужо, я вас, огольцы! – усмехаясь в усы, погрозил им кулаком пожилой белоусый страж, не Юрысь, другой, незнакомый.
– С возвращеньицем, батюшка-воевода! – вытянулся он, завидев дружину. – Видать, с удачей съездили.
– С удачей, с удачей, – задумчиво покивал воевода, придержал коня: – Вот что, Прохор. Феофан-епископ из града не уезжал ли?
– В дальний скит ездимши с боярином Колбятой Собакиным, – бодро отрапортовал стражник. – Посейчас токмо и вернулись.
– В скит, говоришь? Ну-ну… – Обернувшись, воевода махнул рукой своим, чтоб поскорей проходили.
Скоморохов посадили не в башню на воеводском дворе, как раньше, а в каменную клеть – поруб, и не вместе, а по отдельности. Раничев вдруг сильно затосковал, после необъятных степных просторов очутившись вдруг в узком каменном мешке, где и лечь-то толком нельзя было, да и не на что – ни соломины кругом, один холодный замшелый камень. Так всю-то ноченьку и промаялся, к утру лишь не выдержал, пристроился, скрючившись, в уголке, задремал чуток… Проснулся от скрипа засовов. Иван поднял голову – сквозь узкое решетчатое оконце под самым потолком проникал в камеру яркий солнечный свет. Утро уже. Или, скорее, день. Однако кого это несет? Люди епископа? Ну вот оно, начинается… Как там? «Ты что, глухонемой, что ли? Да. Понятно». Так вот и придется, наверное, чего он там для Феофана важное знает-то? Ничего. А ведь епископ, чай, наоборот мыслит.
Дверь между тем, скрипнув, отрылась.
– Вот он, тать, девица! – кивнув на узника, глухо произнес стражник. Иван хотел от скуки затеять легкую свару, заголосить возмущенно, мол, милиция разберется, кто из нас тать… да вдруг раздумал. Разглядел нежданного гостя… Вернее – гостью… Вот уж и в самом деле нежданную.
