На мосту было хорошо, и тяжелая духота, сдавившая горло, быстро отступила. Дул ласковый ветерок, и старинный русский город мирно грелся на осеннем солнышке. Поблескивал золотыми куполами, прихотливо разбросанными по холмам, — будто подмигивал. Успокаивал. Никогда он не был каким-то особо богомольным, ни до советской власти, ни после нее. Тут просто любили все это: храмы, иконы, церковные праздники… Да хоть бы и всенощные бдения. Здесь православие не давило, не закрепощало людей, напротив, расцвечивало их жизнь. Даше просто не повезло.
Канал был прям, как стрела, и если глядеть с моста, то далеко впереди, за водохранилищем, едва угадывался в голубой дымке монастырь — не простой, знаменитый, туда ходят паломники со всей России. А километров за десять от города, совсем на отшибе, стоит еще один, женский. Место там невероятное — монастырь будто выдвигается из лесной чащи на высокий холм над тихим озером. Место, где всегда можно спрятаться, если настанет совсем край.
Но в монастырь уходят не от мира — что бы люди про это ни говорили, — уходят от себя. Скрываются там от страхов, от демонов в своей душе, от разочарований, от неспособности вписаться в мир. Бегут. Вот если ты «профессиональный верующий», например, мудрец-богослов или иконописец, тогда монастырь — твоя исследовательская база, а келья — лаборатория духовного поиска…
И тут лаборатория! Даша легонько усмехнулась. Как задумаешься о людях, которые не страдают ерундой, а заняты делом, сразу приходит этот образ — лаба.
Я не страдаю ерундой. Я работаю. Пока что толку от меня чуть, но я при деле и через несколько лет стану умелым четким лаборантом. А это примерно как медсестра в больнице — человек, на котором все держится. Он все знает и умеет, он всюду нужен, его ценят, и ему, кстати, очень неплохо платят.
В Нанотехе это понимает каждый. Там полно ученых с громкими именами, взять хотя бы Рыбникова. Только легендой при жизни стал не он, а неприметный техник-лаборант Семенов. И еще один сотрудник невысокого ранга, программист Гуревич, местный то ли Герострат, то ли Прометей…
Мне есть за что себя уважать прямо сейчас, подумала Даша. Я на правильном пути — и шли бы вы все! Подальше.
Медленными, но уверенными движениями Даша расплела косу и чуть помотала головой, чтобы волосы растрепались. Взяла одну прядь, критически ее оглядела, закинула обратно за спину.
Вроде бы и жалко, столько лет растила, но вот соберусь с силами и обрежу их до плеч. Без них свободнее.
Свободнее.
Рядом притормозила машина, в окно высунулся молодой человек со сладенькой улыбочкой.
— Что? — переспросила Даша, оглядываясь на него. — Ой, да пош-шел ты…
Запнулась и добавила:
— К чертовой матери!
И отвернулась, страшно гордая собой.
* * *
У Дашиного отца в результате травмы обострилось, конечно, никакое не православие, а самая обыкновенная шизофрения. Все его претензии к домашним были просто-напросто капризами больного. К несчастью для семьи, болезнь оформилась конвенционно: говоря по-простому, нашла оболочку, в которой смотрелась, на взгляд общества, вполне почтенно. Бедный инвалид не гонялся за НЛО и не вскрывал заговоров мирового сионизма, не рвался взорвать партию и правительство, он лишь стал примерным верующим. Год от года все примернее.
Это если глядеть со стороны.
Вообще-то не обязательно быть сумасшедшим, чтобы превратить жизнь своих детей в ад. Вот ваш добрый знакомый, почтенный профессор. Он возвращается домой уже навеселе и запирается в кабинете, чтобы без помех выдуть в одно горло свою ежевечернюю бутылку водки. В это время его супруга, не менее почтенная преподавательница, на кухне лупит веником по морде дочь. Она всегда ее так била и перестанет лишь в тот день, когда дочь — кстати, ей уже почти шестнадцать, — схватится за кухонный нож. Но с этого дня мама начнет ловко и эффективно выживать ее из дома.
Это ваши друзья. Уверены, что знаете о них такое?
Вот бравый полковник, вам интересно, отчего его дочь резала вены? Вот замечательный художник, хотите знать, откуда у его сына взялся тяжелый нервный тик, из-за которого мальчик несколько лет сидел на транквилизаторах? Кстати, все эти годы мальчика в школе нещадно лупили, потому что он вдруг стал не способен дать сдачи… А вот доктор математики, который просто и незатейливо отымел свою четырнадцатилетнюю падчерицу, и ему понравилось, а девочка с тех пор какая-то странная.
Это тоже ваши друзья. Вы знаете, что им всем «не повезло с детьми». Нервные, дерганые, проблемные, как многие современные дети. То ли дело было раньше, мы-то крепкие росли, здоровые, вот уж меня папуля бил смертным боем за малейшую провинность, а мне хоть бы хны — золотой был человек отец, светлая ему память, ну-ка, выпьем за него.
Вы читаете о том, как американцы забывают своих детей в машинах, приходите в ужас и ставите подпись под обращением к Президенту — запретить американцам усыновлять детей из России. Вы вытеснили из памяти неприятный случай, когда оставили собственного ребенка спать в коляске и отошли по делам. Ну, он ведь спал! Самым первым воспоминанием, что останется с ним на всю жизнь, будет такая картинка: он перепуган, ему плохо, а над ним склонились добрые и участливые, но совершенно чужие лица.
Так не загнулся ведь, правда?
Вы ставите подпись, а в это время за стеной ваша соседка с криком «Убью тебя, скотина!» проводит мощный и убедительный хук в челюсть пятилетней малышке, не желающей есть манную кашу.
Не убила же, верно?..
О том, что творилось в семье Решетниковых на самом деле, кое-как догадывались только соседи. Но они были не воцерковленные, с «общиной» не пересекались и рассказать о причудах Иоанна Нанокрестителя кому надо не могли. Да им бы и не поверили. На людях инвалид пока еще держался молодцом. Чтобы понять, насколько все худо, с ним следовало душевно поговорить минут пятнадцать хотя бы. На это ни у кого не хватало времени.
Бывшие коллеги по Нанотеху, давшие инвалиду его обидную кличку, общались с ним еще года два-три после травмы, а потом, заметив, что у него крыша едет уже напрочь, все куда-то делись. Они тоже видели, что у Решетникова «православие головного мозга», но их это больше не касалось.
Его бы Дед раскусил на раз, да где теперь тот Дед.
Жену Решетников отчасти подмял под себя, отчасти заразил своей болезнью: шизофреники бывают крайне убедительны. А вот с Дашей он промахнулся. Во-первых, ей было уже лет девять, когда отец взялся ее обрабатывать, во-вторых, он ребенка не счел нужным учить или обращать, а просто дрессировал. Добился он того, что девочка полюбила Господа — своим умом дошла, — зато прониклась глубоким пониманием, что жизнь есть череда мучений и больше всех мучается ее несчастный папочка.
В какой-то момент это понимание достигло разрушительной фазы: ребенок просил Господа, чтобы папа скорее отбросил костыли, а вместе с ними и копыта. Потому что сколько же можно так мучиться всем.
