Поклонившись, паломники дружно перекрестились на церковь и, ведомые плюгавеньким монашком, прошли через двор к выстроенному на каменной подклети добротному двухэтажному дому, на высоком крыльце которого как раз показался сам архимандрит Феофан. Желчный желтолицый старик с седой бородой и жестоким взглядом маленьких, глубоко запавших глазок, он ничуть не изменился с тех пор, как Иван видел его в последний раз. Сколько времени прошло с тех пор? Лет пять? Шесть? Больше?
– Инда, братие, ступайте-ко в гостевые кельи, – благословив паломников, гнусавым голосом распорядился настоятель. – Отец-келарь в отъезде, Алексий-инок проводит вас и все покажет.
Инок Алексий – тот самый плюгавенький монашек – стрелой взлетел на крыльцо и, низенько поклонившись, приложился к старческой руке архимандрита.
Гостевые кельи располагались у самого частокола и представляли собой длинную, топившуюся по-черному избу, крытую соломой и наполовину вросшую в землю, этакую полуземлянку. Келий, собственно, не было – одни узкие лавки вдоль стен, стол, круглая, сложенная из обмазанных глиной валунов, печь да в красном углу – иконы с еле теплившейся масляной лампадкой, единственным источником света. В избе было холодно, Раничев поискал глазами дрова или хворост – затопить бы печь. Ага, вон, кажется, в углу… Иван поднял поленце.
– Нельзя, – обернулся к нему плюгавенький инок Алексий. – Печи у нас к ночи топят.
Иван пожал плечами – нельзя так нельзя. Впрочем, долго в гостевой келье паломники не задержались, лишь оставили свои котомки с нехитрым скарбом и, ведомые Алексием, отправились на литургию. Вел ее не архимандрит, а какой-то толстоморденький инок с окладистой бородою – иерей. Раничев исподволь осматривался. Бог миловал, пока никого из старых знакомцев, окромя Феофана, он здесь не встретил. Впрочем, неизвестно еще, хорошо это иль плохо.
Отстояв литургию, поклонились раке со святыми мощами, там в полдень должен был начаться еще один молебен с чтением канона и акафиста, в ожидании чего паломники пока отправились обратно в избу. Туда же вскоре пришел какой-то высокий и сутулый монах с мосластым лицом, инок Алексий, тут же вскочив с лавки, подбежал к нему с явным трепетом и страхом.
– В послушество есть ли люди? – громким голосом осведомился сутулый.
– Иеромонах Агафий, уставщик и соборный старец, – благоговейным шепотом кивнул на чернеца Алексий.
Раничев усмехнулся: иеромонах – монах в сане священника, к тому же уставщик, следящий за правильностью молитвы и жития – устава – чин в монастыре не маленький, хотя, по идее, и должны тут все быть равными, да на деле не больно-то получалось. А соборный старец – значит, член монастырского совета, лицо влиятельное и даже очень.
«В послушество» откликнулись двое – Иван да Евсей-отрок. Агафий осмотрел их и, кажется, остался доволен. Перекрестил и велел идти за ним. Иван с Евсейкой простились с паломниками и, переглянувшись, зашагали вслед за соборным старцем. Тот шел быстрым широким шагом, сначала вроде бы к собору, потом свернул к кельям, но и туда не зашел, направился далее, в неприметную, но весьма добротную избу с резным крыльцом. Вышедший на крыльцо монах поклоном приветствовал уставщика и подобострастно распахнул дверь. Войдя Иван с Евсеем оказались в просторных сенях, весьма холодных и светлых из-за больших слюдяных окон. В горницу их не позвали, туда прошел Агафий, хлопнув дверью, – будущих послушников обдало крепким домашним жаром, видимо, не во всех кельях печи топились только лишь к ночи, кое-кто и днем не очень-то мерз. Оставшийся в сенях инок внимательно присматривал за гостями. Впрочем, Агафий скоро вышел и, кивком отпустив инока, махнул рукой на стоявшую у двери скамейку:
– Садитесь, братие.
Раничев и отрок послушно уселись. Иеромонах, впрочем, остался на ногах, правда, принялся ходить из угла в угол, так, что развевалась черная мантия-ряса. Немного походив – видимо, так ему лучше думалось и говорилось, – Агафий начал беседу. Первым делом поинтересовался, какого неофиты роду, случай, не боярского ли – пошутил, к какому труду способны и знают ли какое-либо ремесло.
– Рода я простого, крестьянского, – первым, по знаку Агафия, отвечал Евсейко. – Никого у меня нет – все родные померли с голодухи, к труду способен всякому – сеять-пахать, дрова заготовить, скот пасти, за огородом ухаживать.
– Так, ясно, – прервав отрока, уставщик обратился к Ивану. – А ты?
– Из пронских хрестьян мы, – как можно более бесхитростней отозвался Раничев. – Бобыль.
– У какого боярина бобыльничал? – быстро спросил Агафий.
– Из черносошных мы… На князя робили.
– Грамотен? Воинское дело ведаешь?
Иван развел руками:
– Грамоту не розумею, Господь не сподобил. Что касаемо дела воинского… копьецом, верно, колоть смогу.
– Копьецом… – иеромонах усмехнулся. – Коль ты бобыль, так должен какое-нибудь ремесло знать, а?
– Да я все больше торговлишкой промышлял мелкой. Да рыбкою, да охотою.
– Ладно, – махнул рукой Агафий. – В общем, так. До пострижения будете жить в келье с братьями, молиться будете и помогать будете – в обители дел много.
– Так мы ж со всем усердием!
– Алексий-инок вам скажет, что делать, – монах сложил руки на животе, давая понять, что разговор окончен. Оба неофита вскочили и поклонились. Агафий осенил их крестным знамением:
– Ну, с Богом!
До вечера переселились в узенькую – на одного-двух – келью в одной из крытых соломой изб. Жить пока должны были втроем, вместе с плюгавеньким иноком Алексием, приставленным явно для пригляду за неофитами. Он разъяснил после вечерни и рубки дров, основные правила обители – поститься, ублажать не тело, но дух, работать и проводить дни свои в молитвах и долготерпении.
– Пока, до пострижения, будете помогать братии на простых работах, – позевывая, растолковывал он. – Кутнику – разносить пищу, трапезнику – следить за порядком в трапезной, хлебнику – тесто месить, ну и будильщику – по утрам будить братию. Ты… – он кивнул Раничеву, – завтрева с утра с будильщиком и начнешь, помолясь, я покажу, где его келья. Зовут – брат Анемподист. А ты, парень, – инок перевел глаза на Евсея, – пойдешь в архимандричью келью, поможешь с уборкой.
На следующий день, с раннего утра, Раничев на пару с будильщиком, иноком Анемподистом – молодым круглолицым монахом с редковатой бородкою и забитым взглядом – отправились будить братию. Сначала, как водится, архимандрита и соборных старцев, а затем уж и всех остальных – для того ударили в малый колокол. Потом отстояли молебен, затем пилили на дрова огромные, сложенные штабелем у дальней стены монастыря, бревна, после литургии отправились в трапезную, обедать, откушали варева-сочива – негустой вегетарианский супчик – и постную кашу, запили ключевой водицей и снова на работы – углублять ров, пока оттепель. Там, правда, работали не столько монахи, сколько зависимые от монастыря крестьяне, тем не менее Иван ухайдакался так, что еле дополз к вечерне. Потом снова трапезная, тут Раничев кивнул Евсейке, помогавшему кутнику разносить пищу, потом – личная молитва в келье, с поклонами, за тем ревностно следил Алексий, ну а потом уж – узкое, покрытое грубой мешковиною, ложе. И холод, блин! На небольшую, имевшуюся в келье, печь, дровишек выделяли мало.
