Дитрих уверял: «Поль, вы сделали все, что могли, и даже сверх того. Заложникам очень повезло, что вы никогда раньше не были в серьезных передрягах. Я бы на вашем месте пускать ракеты побоялся». – «Вы?!» – «Да. Потому что я профессионал и знаю, чем кончаются такие подвиги. На самом деле вы счастливчик, Поль. Уникальное стечение обстоятельств – в то утро все, до мелочей, работало на вас. А иначе…» Моя проблема, что он меня не убедил. Я, видимо, очень не хотел убеждаться. А расстались мы с Дитрихом почти друзьями. Заключили договор: я не буду распространяться о его методах допроса невинных жертв политического террора (до сих пор не простил ведь, и никогда не прощу) а он засекретит мой смертоносный прыжок на трассе «чарли». Очень уж я стал бы похож на серийного убийцу, всплыви эта история. Прибавил бы к богатой коллекции всемирно известных душителей женскими колготками, отравителей трупным ядом и утопителей в ваннах еще один роскошный типаж – зарубателя горной лыжей.
А я ведь не убийца, я в основном подвиги совершаю.
Мне предлагали сто тысяч аванса за книгу, говорили – тебе же это раз плюнуть с твоими-то способностями. Но о чем писать? Разгонять на двести страниц мелкие подробности, выжимать из себя впечатления и переживания? Все равно самое интересное останется за строками, потому что делиться им я не могу. А чтобы рассказать главное, строк этих достанет и сотни.
Когда на местном посту Корпуса Спасателей засекли пуск ракет, то первым делом позвонили в Моннуар и спросили, что стряслось. Тони сдавленным голосом ответил: ничего, извините, пуск случайный, пьяное баловство. Дежурный очень удивился – люди, чья профессия связана с горами, красными ракетами не балуются, сколько бы ни выпили, не то воспитание, – но вслух удивления не выказал, а только посоветовал готовить деньги на штраф. И вызвал полицейское отделение. Ему так и так нужно было это сделать, по инструкции положено. Корпус Спасателей организация полувоенная, на каждом столе инструкция лежит, а уж пульт дежурного от них вообще прогибается.
Через пару минут с Тони уже беседовала целая комиссия – полицейский офицер и мощный компьютер. Тони врал, а машина показывала: человек в беде, переживает тяжелый стресс, возможно, говорит под давлением. Офицер немедленно поднял в воздух тревожную группу. Позвонил спасателям и попросил: вы пока не дергайтесь, но будьте готовы. Потом решил на всякий случай освежить в памяти свою инструкцию. Кряхтя, раскрыл тяжеленный фолиант, и увидел, что слегка недоработал. Инструкция предписывала немедленно разбудить старшего начальника и доложить ему: шеф, мы уже загнали на гору все, что шевелится.
И на гору пошел, обгоняя транспортные машины, вертолет огневой поддержки.
В небе оказалось неожиданно тесно от винтокрылых, причем все уверенно летели на Моннуар. Во-первых, там был ремонтник – видимо, тост Роджера все-таки подействовал. Во-вторых, чрезмерно бдительные спасатели с другого поста, которые тоже сначала в Моннуар звонили, обнаружили, что телефон перманентно занят, и довольно справедливо восприняли снятую трубку как знак больших неприятностей. А еще между горами сновал оголодавшим стервятником аппарат с эмблемой телекомпании. Вот это уж точно была неприятность. Строгая команда с земли ремонтника моментально развернула. Спасателям приказали отвалить на безопасное расстояние и притормозить. А съемочная группа, судя по всему, уже заметила штурмовик и пришла от этого зрелища в нездоровое возбуждение. Потому что пилот у них совершенно оглох, и как ему ни орали: «Назад, придурок, лицензию отнимем!», он только жаловался на помехи и сообщал, что все нормально.
На штурмовике оператор настроил оптику и доложил, что видит перед зданием комплекса «Моннуар» неустановленный вертолет, а тепловой искатель показывает: возле каждой из горнолыжных трасс находится по человеку, все на краю леса, будто в засадах, правда один, похоже, дохлый. Еще через секунду оператор увидел, как из-за комплекса выбежали двое с автоматами и стремительно нырнули внутрь здания. Автоматы оператору крайне не понравились, маски на лицах странной парочки – тем более, а особенно его расстроило то, что им кто-то услужливо открыл дверь. И тепловизор утверждал: в здании около тридцати объектов. А полагалось от силы двадцать.
На армейском штурмовике оператор-наводчик лицо подчиненное. На полицейской машине – наоборот, командир. Поэтому еще через две секунды он нагло соврал, заявив: «Кажется, в меня стреляют», и ювелирно продырявил неустановленному вертолету редуктор. За такое самоуправство его прямо в воздухе разжаловали и уволили. Но главное было сделано – террористы оказались намертво привязаны к Моннуару.
Понятное дело, они здорово обиделись, и тут уж действительно начали стрелять. Полицейские высадились, залегли вокруг комплекса и тоже на славу пошумели. Объединенными усилиями обеих сторон в здании не осталось ни одного целого окна. Полиция старалась по заказу Дитриха, террористы по собственной инициативе. Потом начались переговоры, точнее их имитация. Потом наконец-то подвезли миномет. С безопасного расстояния кинули на Моннуар газовый заряд, и через несколько мгновений в комплексе все упали, и хорошие, и плохие.
А вертолетчика по итогам операции пришлось обратно принять на службу и в звании восстановить.
Конечно, мечтая о том, что этот случай захвата людей в заложники окажется последним, Дитрих здорово раскатал губу. В следующий раз террористы запаслись противогазами. Но в Моннуаре обошлось без жертв, и для меня это было главное. Иначе я бы просто до смерти угрызся совестью. Двадцать лет на горных лыжах – подумать только, двадцать лет! – обогатили меня разнообразным опытом. Только одному я не научился совершенно – убегать и прятаться. Не было повода. И каким бы разумным и естественным ни выглядел наш с Крис побег… Некий внутренний протест я ощутил. Потому что без жертв обошлось, а без поломанных судеб – увы. При чем здесь я, какова степень моей вины, и есть ли таковая вообще, понятия не имею. Но совесть почему-то ноет.
Как будто присутствие рядом битого жизнью отставного русского «челленджера» могло бы помочь моим друзьям – друзьям ведь! – уберечься от серьезных душевных травм. Но ведь могло же! Правда, могло…
Если ты с детства обучен поднимать внутреннюю ногу в повороте, куча нервов потом уйдет на то, чтобы эту порочную технику из себя вытравить. Примерно так же в меня вбит по самую шляпку комплекс «челленджера». Система оценок человека, который всегда ищет оптимальную траекторию, и готов держать ее любыми средствами. На спортивной трассе это единственно верная тактика. Выжать из всего – и из себя в том числе, – максимум. Парадоксально, но в обычной человеческой жизни не так. Здесь небольшая ошибка тоже может стоить жизни, но совсем в другом смысле: ты ошибся, и благодаря этому будешь жить. Опоздал, не пришел, заболел, наплевал – о-па, живой!
Повел любимую в свадебное путешествие и уцелел.
Я думаю об этом, стоя под душем. Потом еще немного думаю, собирая вещи. И очень много – за завтраком, потому что ем по старой привычке только самое полезное, а оно как правило не больно-то вкусное. Жую, размышляю, озираюсь рассеянно по сторонам. Вокруг меня странный, изменчивый, удивительно пластичный и многовариантный мир. Я знаю, как легко в нем теряются бывшие спортсмены. Но мне-то, который рвался из спорта наружу, будто там, в миру, за границей бескрайнего снежного поля, которое я так образно себе представлял, было медом намазано… Кстати, а вот и мед, а я его в чай, и получится замечательно… Так вот, не мне в этом мире теряться. Я просто недавно тут живу, и каких-то вещей еще не понимаю. Но обязательно пойму, выясню, научусь. И постараюсь найти здесь свое место. Особенное, единственное, самое подходящее для меня.
