— О, Дакс! — Она уперлась в его плечи и попыталась отстраниться. Он так резко выпрямился, что ударился головой о потолок машины.
— Я сделал тебе больно? — встревоженно спросил он.
Нет, нет, то была совсем не боль. Марк тоже прикасался к ее груди, но никогда его прикосновения не были столь интимными, как прикосновения Дакса. Никогда прежде стрелы наслаждения не пронзали ее с такой силой, проникая до самого чрева и открывая дорогу желанию, которое затопило ее настолько, что она была уже не в состоянии вместить его в себя. Это взволновало ее, напугало, вселило ужас.
Увидев страх на ее лице, Дакс стал обвинять себя за то, что так далеко зашел. Он виновато, устало покачал головой:
— Извини, Кили. Мне просто захотелось прикоснуться к тебе, поцеловать тебя.
С грустью смотрела она в окно перед собой, пока он выжимал сцепление. Задние колеса прокручивались, стараясь вырваться из плена размякшего торфа. Наконец, машина рванула вперед, и Дакс ловко вывел ее опять на автостраду.
Дождь стал значительно слабее, превратившись в унылую мелкую морось. «Дворники» щелкали, двигаясь взад-вперед, и это был единственный звук, раздававшийся в машине. Когда радио снова заработало вместе с мотором, Дакс выключил серебряную кнопку. Когда они приблизились к городу, он не смог сдержаться и выругался при виде медленно тянувшихся, прижавшись бампер к бамперу, машин. Был час пик.
Тормоза пронзительно заскрежетали, когда он остановил машину у отеля. Он давно не смотрел на нее, а когда посмотрел, то был потрясен, увидев слезы, блестевшие в ее глазах. Губы ее дрожали от пережитого волнения.
— Кили…
— Это был прекрасный день. Прости меня, Дакс, за то… Я испугалась не твоих прикосновений, а своего желания, чтобы ты не останавливался.
Прежде чем он успел ответить, она выскочила из машины и побежала к дверям отеля.
* * *
Она лежала, свернувшись калачиком под покрывалом, в одном нижнем белье. Она не знала, сколько времени прошло с тех пор, как вошла в холодную одинокую комнату, скинула с себя одежду, которая так и валяется там, где она ее бросила, и забралась в ложное убежище кровати. Убедив себя, что ей необходим отдых, она пыталась заснуть, но сон бежал от нее.
Память не позволяла ей вырваться из этого водоворота нерешительности и вины — вины из-за предательства Марка, если не на деле, то в мыслях, вины из-за того, что так бесстыдно завлекала Дакса. Он станет презирать ее после сегодняшнего, и она не может винить его за это.
Сердце ее так и подскочило в груди, когда она услышала легкий стук в дверь. Вернувшись, она повесила на дверь табличку «Не беспокоить» и сняла телефонную трубку. Но кто бы ни стоял там за дверью, он не обратил внимания на ее пожелание.
Отбросив покрывало, она неслышным шагом подошла к двери и, приникнув к глазку «рыбий глаз», увидела человека, одетого в униформу отеля.
— Да?
— Миссис Уилльямз?
— Да, — снова повторила она, на этот раз утвердительно.
— С вами все в порядке? Я мистер Бартелли, помощник управляющего отелем. Миссис Оллуэй пыталась связаться с вами, но ей не удалось. Она встревожилась и попросила, чтобы я пришел и проверил, все ли в порядке. Вы хорошо себя чувствуете?
— Да, мистер Бар… Бартелли. Мне просто хотелось отдохнуть, и, чтобы никто не беспокоил, я сняла телефонную трубку. Пожалуйста, передайте миссис Оллуэй, что со мной все в порядке и что мы увидимся завтра утром. — Она могла бы сказать, что позвонит приятельнице сама, но ей не хотелось ни с кем разговаривать.
— Очень хорошо. Но вы уверены, что мы ничем не можем вам помочь?
— Нет. Мне ничего не нужно, благодарю вас.
— Спокойной ночи, извините, что побеспокоил вас.
— Спокойной ночи. — Она смотрела через искривленное стекло, как его маленькая фигурка удаляется и исчезает в вестибюле.
Раз уж ей пришлось встать, она решила принять душ, прежде чем отправиться снова в постель. Это очень помогло успокоиться и расслабиться. Можно сказать, даже слишком помогло. Согревшись и испытывая какую-то истому, она, выйдя из душа, поймана свое отражение в зеркале. Кожа ее от горячей воды порозовела, грудь покалывало после укрепляющего душа. Глядя на свое отражение в зеркале, она подняла руку и слегка коснулась розового венчика. Это тотчас же вызвало воспоминание о прикосновениях Дакса, о его губах. Невыносимый жар, словно чернильное пятно, распространился по коже.
Стыдясь и смущаясь своих физиологических потребностей, она вернулась в постель и укуталась покрывалом. Никогда еще постель не казалась ей такой пустой и неприятной. Уступая какому-то детскому порыву, она положила рядом с собой вторую подушку, уткнулась в нее лицом, обняла ее, желая, чтобы это была теплая трепещущая кожа, покрытая эластичными волосками, желая услышать слова любви. Но она не находила успокоения ни физического, ни душевного.
Душевная боль сломила ее привычный самоконтроль, и она дала волю слезам.
Утром она почувствовала себя немного лучше или, по крайней мере, более решительной. Она играла с огнем, и теперь некого винить за то, что обгорела. Как часто она сама твердила Николь, что не стоит тратить ни время, ни усилия на взаимоотношения с мужчиной, так как все это может кончиться только несчастьем. Но она не последовала своим словам, когда дело коснулось Дакса Деверекса. Только было жаль, что она не могла злорадно сообщить своей подруге в Новом Орлеане о своей правоте. Ни Николь, ни кто-либо иной никогда не узнает о Даксе. А о чем, собственно, говорить? Все кончилось прежде, чем началось.
Ее крепдешиновое платье желтовато-коричневого цвета не вполне соответствовало ее воинственному настроению, но она убедила себя в обратном. Зачесала волосы назад и собрала в гладкий узел, от украшений полностью отказалась — не хотела выглядеть и чувствовать себя женственной и уязвимой.
Ранее созвонилась с Бетти Оллуэй, и они условились встретиться и вместе поехать на Капитолийский холм, как они сделали в первый день. По приезде Кили вошла в зал, где проходили заседания подкомиссии, выпрямив спину, вздернув подбородок и не глядя ни вправо, ни влево, заняла свое место и опустила нос в бумаги, расплывавшиеся у нее перед глазами.
Только когда конгрессмен Паркер объявил слушания открытыми, подняла она глаза, но в сторону Дакса не смотрела, хотя знала, что он там — видела его краешком глаза. На нем был серый пиджак, голубая сорочка и темно-бордовый галстук. Она запретила себе отводить взгляд от лица конгрессмена Паркера.
— Сегодня утром мы снова выслушаем сообщения из армии. Полковник Хамилтон зачитает нам запротоколированные показания, отражающие шаги, предпринятые различными родами войск по поиску пропавших без вести. Полковник Хамилтон, предоставляю вам слово.
Полковник воспользовался предоставленной ему трибуной и в течение двух часов гнусавым монотонным голосом зачитывал все, что содержалось в протоколах, ничего не пропуская. Если бы нервы Кили не были так напряжены, она, возможно, заснула бы. Во всяком случае, громкий храп конгрессмена Уолша несколько раз заглушал монотонную речь полковника Хамилтона.
