— Какие гравюры? — повторил Лайл, глядя на Оливию.
— Гравюры прабабушки, — ответила она скучающим голосом, опустила книгу и встала с кресла. — Я поднимусь на крышу, подышу свежим воздухом. Заодно хочу поглядеть, насколько велико расстояние между башнями. — Оливия прихватила шаль и выскользнула из комнаты.
Думать об этом было в высшей степени мучительно.
Она изучила гравюры прабабушки и с нетерпением ожидала возможности применить на опыте полученные знания. Но она целовалась с несколькими мужчинами, позволив им некоторые незначительные вольности, и была разочарована. Это немного возбуждало, но в основном из-за осознания того, что она ведет себя непозволительно.
Теперь вернулся Лайл, вполне зрелый мужчина, который, вероятно, обучался поцелуям у восточных наставниц. Он наверняка обратился к экспертам в этом вопросе. И практиковался. Старательно.
Оливия понимала, почему леди так много говорили об этом, и почему прабабушка так любила своего первого и единственного мужа, и почему она стала такой веселой вдовой.
Не ради приятного возбуждения.
Страсть.
Страсть не требует любви, говорила прабабушка. Но любовь является восхитительной приправой.
Все это очень хорошо, но страсть лишает человека покоя и делает раздражительным без причины. Поскольку Оливии довелось впервые познать это чувство с Лайлом, ей приходится справляться с неразделенной страстью, и это самое неприятное.
Она взбиралась все выше и выше, удивляясь тому, куда исчез весь холодный воздух. На лестничных пролетах дул ветер, но при ее взволнованном состоянии он был как горячее дыхание пустыни.
Круг за кругом она поднималась выше и выше: миновала второй этаж, потом третий, где раньше размещался гарнизон, а теперь были комнаты слуг, и наконец вступила на последний этаж, открыла маленькую дверь и вышла на крышу.
Она прошла к стене, положила на нее руки, закрыла глаза и глубоко вдохнула. Воздух был прохладным, чудесно прохладным, здесь царила тишина, вдали от всех разговоров.
Она сделала еще один глубокий вдох, выдохнула и открыла глаза.
Звезды, звезды повсюду.
Вокруг нее, над ее головой.
Она никогда не видела так много звезд. На небе сияла луна, ярко и высоко. Скоро полнолуние. Такое дивное и прекрасное место.
— Какие гравюры? — прозвучал за ее спиной тихий голос.
— О, ты же знаешь, — не поворачиваясь, беспечно ответила Оливия. — Пикантные рисунки, какие продают из-под прилавков в печатных лавках. Вместе с теми, которые прабабушка собрала во время своих путешествий за границу. Все — от Аретино до последних иллюстраций из «Фанни Хилл». Она и гарпии до сих пор хихикают над ними.
— Нечто подобное я и предполагал, — сказал Лайл. Его туфли почти беззвучно ступали по каменному полу, поэтому Оливия и не слышала его приближения.
Он остановился рядом, на расстоянии фута, и оперся руками о стену.
— Но ты мне никогда не рассказывала. Ты как-то упомянула об этом в письме, потом вычеркнула.
— Не могу поверить, что ты помнишь. — Оливия украдкой взглянула на него, и это оказалось ошибкой. Свет луны и звезд окрасил серебром волосы Лайла и подчеркнул его безукоризненный профиль.
— Ну разумеется, я помню, — сказал Лайл. — В то время это особенно раздражало. Сколько мне было — четырнадцать или пятнадцать? Я умирал от желания увидеть их и злился на тебя за то, что ты меня дразнила. «Ха-ха, Лайл, — проговорил он нараспев, — у меня есть непристойные картинки, а у тебя нет».
— Тебе не нужны были эти картинки. У тебя были танцовщицы.
Он всем телом развернулся в ее сторону, положил локоть на парапет и долго рассматривал ее лицо.
Оливия не мешала ему делать это. Она умела играть в карты, и на ее лице никто ничего не мог прочесть.
— Странно, что тебе не дают покоя эти танцовщицы, — сказал Лайл.
— Ничего странного, — ответила Оливия. — Посмотри на меня. — Она указала на ворох юбок и раздутые рукава.
— Я смотрю.
— На меня во всем этом. Затянутую в корсет, облаченную в нижние юбки и оборки со всех сторон.
— Кажется, это сейчас в моде.
— Они танцуют на улицах, — сказала Оливия.
Лайл с озадаченным видом наклонил голову набок.
— Я бы отдала что угодно за возможность танцевать на улицах, — продолжала Оливия. — Но я этого никогда не сделаю. Я встречу любовь, если мне повезет, и выйду за этого беднягу, поскольку я не должна позорить семью. Я превращусь в чью-то жену и в мать его детей… и никогда не стану никем иным. Разве только он умрет, оставив меня богатой вдовой, и я смогу жить, как прабабушка… Но нет, этого я тоже не смогу, потому что женщины моего положения больше этого не делают, а если и делают, то очень осторожно, а я безнадежна в плане предосторожностей.
Лайл промолчал. Он не понимал. Что поймет или может понять мужчина? Даже он в первую очередь видит в ней женщину, а во вторую — или в сорок вторую — ее личность. Или он, возможно, не разделяет их.
— Чего ты хочешь? — мягко спросил Перегрин. — Чего ты хочешь на самом деле? Ты знаешь?
«Я тебя хочу, простофиля». Но это было в ее духе — хотеть взобраться на утес, когда вокруг множество отличных безопасных лужаек для игр.
Даже Оливия была не настолько безрассудной, чтобы осложнить и без того трудную ситуацию, сказав ему, что она… Что? Влюбилась без памяти?
Она посмотрела на мир, простирающийся внизу. Это была самая высокая точка на многие мили вокруг. Она различала силуэты домов, мерцающий свет в окнах деревни, расположенной в долине. Неподалеку стоял еще один замок. Лунное сияние и свет звезд озаряли пейзаж. Прохладный ветер обдувал ее кожу и шевелил локоны, обрамлявшие лицо по последней моде. Как великолепно ощущать на лице свежий бриз!..
— Для начала я хочу что-то вроде этого, — сказала Оливия и взмахнула рукой в сторону серебристого ландшафта. — Магия. Романтика. То, что я почувствовала, когда впервые увидела этот замок, когда вошла в главный зал. А чего, по-твоему, я хочу? Ты меня знаешь. Кто, кроме мамы, знает меня лучше? Ты знаешь, я хочу, чтобы земля ушла из-под ног.
Лайл оглядел залитый луной пейзаж, потом посмотрел на небо — на луну и мириады звезд.
— Глупышка, — сказал он.
Она отвернулась от парапета, засмеялась и подняла руки. Он никогда не переменится. Романтика не имеет ничего общего с фактами. С таким же успехом она могла говорить с луной и звездами. Они поймут ее лучше Лайла.
Он оттолкнулся от стены и протянул ей руку:
— Пойдем, здесь холодно.
Практичен, как обычно. Но он такой, какой есть, и он — ее друг. Он не мог вести себя с ней по-другому. И Оливия знала, что он искренне не хотел бы этого делать.
