Скоро. Господи, как долго она здесь находится?
Он еще крепче прижал ее к себе.
— Мне пора уходить, — промолвила она. — При всем моем желании остаться.
— Сначала нужно поговорить, — заметил он.
— Поговорим в другой раз.
— Поговорить о нас, — добавил он.
— Каждый существует сам по себе.
— Думаю, нам надо поговорить о женитьбе, — настаивал он.
Сердце у нее пропустило несколько ударов и бурно забилось — от восторга и страха одновременно.
Она сделала глубокий вдох и медленно выдохнула воздух, пытаясь взять себя в руки, потом положила голову ему на грудь.
— Как ты знаешь, я деревенская жительница, — сказала она. — И я знаю, как оплодотворяются животные. Ты меня не оплодотворил.
Он хохотнул.
— Это не потому, что я плохо старался. С тобой я теряю всякий контроль над собой, словно сексуально озабоченный школьник.
Она положила ладонь ему на щеку.
— Я ни о чем не жалею, — сказала она. — И ты тоже не должен жалеть. Ты не в ответе за мою добродетель. Ты не обольщал и не обманывал меня. Я знаю, что делаю.
— Это не имеет значения, — сказал он. — Я тоже знал, что делаю. Вернее, думал, что знаю. Мне и в голову не приходило, что дело зайдет так далеко.
— Зато мне приходило.
— Это дела не меняет, — заявил он.
— Только не говори, что это вопрос чести.
— Не только чести. Чести и любви. Я люблю тебя.
В памяти вдруг всплыло воспоминание: Уильям мчится через ее полуразоренную плантацию и хватает ее в объятия. «Я люблю тебя, Мирабель. Не разрушай нашу жизнь. Поезжай со мной».
Она тоже была влюблена, но проявила твердость, слишком многое было поставлено на карту.
Это просто увлечение, убеждала она себя. Если она поддастся ему, все, что она сделала, пойдет насмарку. Это будет означать, что она напрасно пожертвовала любовью Уильяма. И что она потратила зря все эти годы, пытаясь спасти место, которое она любила и которое было дорого ее матери.
Она попыталась высвободиться из его объятий. Мощная рука удержала ее.
— Мистер Карсингтон, — промолвила она.
— Алистер, — поправил он.
— Мистер Карсингтон, — упрямо повторила она. — Подумайте сами: о браке не может быть и речи. В самое ближайшее время нам с вами придется сразиться и пустить в ход оружие. Вы — свое, я — свое. Этот… этот эпизод, как бы приятен он ни был… нет, он был просто великолепен… Я тоже люблю вас. Но не могу позволить чувствам взять верх над разумом.
Он коснулся губами ее лба. Она едва сдерживала слезы.
— Не верю, что эту проблему нельзя решить к обоюдному согласию, — проговорил он. — Мы даже не обсудили ее как следует.
— Есть единственный путь, по которому можно проложить канал вашего друга. Другого я не нашла. Его просто нет.
— Канал не обязательно прокладывать по прямой, вполне допустимы изгибы, — возразил он.
— Это делу не поможет, — заявила она. — Проезжая дорога, которую вы собираетесь проложить, все вокруг изменит. Я не могу этого допустить. Для человека постороннего Лонгледж подобен сотне других сельских уголков. Но мне представляется уникальным и драгоценным.
— Я понимаю, дорогая моя.
В его голосе она услышала столько нежности, что сердце замерло, к горлу подступил комок.
Она приложила кулачок к его груди и оттолкнула. На этот раз он ее отпустил.
Мирабель хотела встать, но он со вздохом сказал:
— Подожди.
Он подошел к умывальнику, наполнил водой тазик.
Некоторое время она наблюдала, как грациозно, несмотря на хромоту, он движется по комнате.
Он принес ей тазик и полотенце.
Она торопливо умылась, а он, нисколько не смущаясь своей наготы, собирал ее вещи.
Собрав их, он подошел к кровати и сел.
Она выудила из вороха вещей сорочку и панталоны, надела. Потом отыскала чулки и, сев рядом с ним, трясущимися пальцами натянула их.
Обретя наконец дар речи, Мирабель сказала:
— Я тоже вас понимаю. Я знаю, что вы лояльны и благородны…
— Ну, совратить тебя было не очень-то благородно, — проворчал он, положил рядом с ней остальную одежду, поднялся и натянул бриджи.
— Я просила — нет, я требовала, — чтобы меня совратили, — возразила Мирабель.
— Что за вздор!
Он взял ее подвязки, но не отдал ей, а, опустившись на колени, сам застегнул их и поцеловал родинку над ее коленом.
Поцелуй поколебал ее решимость. Ей потребовалась вся сила воли, чтобы притвориться равнодушной.
— Вы совершенно не виноваты, — произнесла она. — Я делала все, чтобы соблазнить вас. Воспользовалась тем, что вы больны, и пришла сюда. А теперь я была бы вам очень благодарна, если бы вы помогли мне надеть корсет и платье.
Он остановил на ней испытующий взгляд и долго не отводил его, потом выполнил ее просьбу.
С удивительной ловкостью он застегнул корсет.
Интересно, подумала Мирабель, скольких женщин — не считая тех семи-восьми, о которых она знала, — он одевал и раздевал, и ощутила при этом что-то вроде укола ревности, в чем ни за что не призналась бы даже самой себе.
Потом он помог ей надеть платье. На то, чтобы привести в порядок волосы, потребовалось больше времени, потому что шпильки были рассыпаны по всей комнате. Однако ей показалось, что этот процесс занял всего лишь мгновение.
Теперь не оставалось никаких причин задерживаться здесь, и она направилась к окну.
Он схватил ее за плечо и повернул лицом к себе.
— Мирабель, кроме канала, есть кое-какие вопросы, которые следует обсудить, — сказал он. — Если из-за меня на вашей репутации появится хоть малейшее пятнышко…
— Не беспокойтесь об этом, — заявила она, хотя не могла об этом не думать. Ее авторитет в общине зависел от уважения к ней соседей, а если до них дойдет хотя бы намек на ее сегодняшнее приключение, от ее авторитета не останется и следа. — Здесь не лондонский высший свет, — невозмутимым тоном продолжала она, — где репутация зависит от узкого круга своенравных матрон. Мои соседи не такие строгие судьи в вопросах нравственности. Чтобы заслужить их осуждение, я должна была совершить нечто такое, что карается смертной казнью через повешение. Признаться, подозрения в легком флирте с вами могло бы даже повысить доверие ко мне в обществе, и меня стали бы считать более интересной и смелой.
Выражение его лица стало напряженным. Он не сводил с нее глаз, продолжая держать ее руку.
— Но если отношение к вам изменится в худшую сторону, я сделаю то, что считаю правильным.
