Драка прекратилась.
— Хозяин умер, — сказал Гази. — Теперь я хозяин.
Дафна торопливо соображала.
Она помнила, что говорил Ноксли о своих людях: «Думать они не умеют».
— Очень хорошо, — сказала она на арабском. — Поздравляю! Уверена, вы будете прекрасным хозяином. Но при чем здесь мы? Это Золотому Дьяволу я была нужна в жены. Это Золотому Дьяволу был нужен мой брат, чтобы помочь ему прочитать древние письмена. Но вы-то найдете себе жен? Вам не надо воровать их. — Она надеялась, что Ноксли никому не говорил, сколько стоит его будущая супруга в фунтах, шиллингах и пенсах. — Но неужели вы и в правду хотите посвятить вашу жизнь копанию в песке и поискам в земле дыр с разрисованными стенами? Неужели вы хотите стать вожаком гробокопателей и мусорщиков или вожаком… э-э… убийц, нагоняющих страх на всю Оттоманскую империю?
Во время ее речи на лице Гази появилось выражение смятения и тревоги. Он огляделся. Его люди тоже выглядели встревоженными. Он быстро опомнился.
— Глупые разговоры, — сказал он. — Большой инглизи убил Золотого Дьявола. Вы застрелили одного из моих людей. И это случилось не первый раз. Вы не уйдете отсюда. — Свободной рукой он сделал знак своим сообщникам. — Возьмите ее и этого тоже.
Руперт начал оседать.
— Ох, — простонал он. — Прошу прощения. Он согнулся и свалился на землю.
— Нет! — воскликнула Дафна. Она бросилась к нему, оттолкнула опешившего Гази в сторону и упала на колени рядом с Рупертом. — Он не опасен для тебя, грязный убийца! — крикнула она. — Неужели не видишь, что он ранен?
— Я избавлю его от страданий. — Гази направил пистолет на Руперта. Дафна упала на него, прикрывая своим телом. — Как хотите, — сказал Гази. — Я убью обоих. — Только выстрели, — вдруг вмешался Майлс, — и сокровища фараона превратятся в пепел.
Пользуясь замешательством, он выхватил у кого-то факел и теперь подносил папирус к пламени.
— Это то, что нужно Дювалю. За него можно выкупить и короля. Все ведут себя хорошо, или он превратится в пепел.
Некоторые перешептывались: «Что он говорит?» — ибо Майлс произносил свою речь по-английски, но Гази без труда понял его.
Думать он не умел, однако все было так ясно, что думать и не требовалось. Он знал, что папирус дорого стоит. Он знал, что Дюваль хочет получить его. И он знал, что эти старые мятые свитки хорошо горят.
Но, получив папирус, он может и не отпустить их, подумала Дафна.
— Пусть они уходят! — крикнул кто-то из толпы. — Сюда идут турецкие солдаты. Вспомните, что они сделали с тем человеком, который, как они думали, убил большого англичанина?
Гази отбросил пистолет и направился к Майлсу. Майлс посмотрел на Дафну.
— Отдай ему, — сказала она.
Майлс отдал Гази папирус, тот чуть развернул его, взглянул и поспешно спрятал в свой пояс. Он отошел от Майлса, поднял с земли свой пистолет… И продолжал идти, удаляясь от них. Его люди повернулись и последовали за ним.
Все, кроме одного, того самого, кто предупредил о приближении турецких солдат.
Он подошел ближе.
— Позвольте помочь вам, госпожа, — сказал он по-английски.
Дафна была занята Рупертом, к которому возвращалось сознание, но английская речь и что-то в голосе этого человека заставило ее оглянуться.
Она увидела перед собой знакомое лицо, которое не видела уже больше месяца.
— Ахмед? — спросила она.
— Этот человек спас мне жизнь, — сказал он. — Я помогу вам спасти его.
Глава 21
В ту же ночь на борту «Изиды», несколько миль вверх по реке
Дафна славно потрудилась над раной Руперта: не переставая отчитывать его, она извлекала обрывки ткани из нанесенной ножом раны. Благодаря слоям плотной ткани, из которой был сделан его арабский пояс, и смертоносному оружию, спрятанному в нем, Руперт остался жив.
Рана оказалась далеко не царапиной, как утверждал он, и доставляла ему гораздо больше беспокойства, чем он ожидал. Тем не менее Дафна надеялась, что он выживет, хотя и опасалась инфекции. Она считала, что клочки грязной ткани, оставленные в ране, не способствуют ее заживлению.
Руперт лежал в своей каюте на диване, временами стараясь разглядеть, что она делает, но в основном смотрел на ее лицо, освещенное фонарем. Ему никогда не надоест смотреть на это удивительное лицо. И он радовался, что будет жить и видеть его.
Сначала он искренне верил, что рана пустяковая, так как она не причиняла никакой боли. Но вероятно, в то время он был слишком разъярен, чтобы что-то чувствовать. Они дрались почти на равных, только кулаками, рассказывал он Дафне. Но затем, когда Ноксли понял, что проигрывает, он поступил подло.
— Неужели ты настолько наивен, что подумал, будто Ноксли будет драться честно, — сказала Дафна, когда Руперт с возмущением назвал поступок Ноксли «чертовски неблагородным».
— Но так не делается, — сердился Руперт. — Спроси своего брата, спроси любого. Я не вынул пистолета, я не вытащил ножа. Я никогда никого не убивал и очень надеюсь, что в этом не будет необходимости.
Он был расстроен намного сильнее, чем показывал. Он не хотел выбрасывать Ноксли из окна. По крайней мере Руперту хотелось в это верить. Однако в такие минуты человек часто не способен думать, сработал инстинкт самосохранения. Ноксли всадил в него нож. Руперт выдернул лезвие и отбросил в сторону… и следующее, что он помнил, — это Ноксли, выпадающий из окна.
Прочистив, насколько это было возможно, рану, Дафна быстро и аккуратно зашила ее и наложила повязку.
— Прошу тебя, не расстраивайся из-за Ноксли, — сказала она, словно прочла его мысли. — Он бы, не задумываясь, убил тебя, и уж конечно, без всяких угрызений совести. Он должен был получать все, чего ему хотелось. Любой становившийся на его пути подлежал уничтожению.
Дафна повернулась к ящичку с лекарствами, стоявшему неподалеку. Спустя минуту она снова повернулась, держа в руке маленький стаканчик.
— Я не подозревала, что нужна ему, пока мне не намекнули его люди, — сказала она.
— Я же говорил, что он хочет получить тебя, достаточно было увидеть, как он смотрит. Может быть, он обезумел от жажды славы и власти, но не ослеп.
— Власть и слава дорого стоят, — сказала Дафна. — Он испытывал вожделение не к женщине, он стремился заполучить мои деньги.
Руперт не сразу понял, о чем она говорит, поэтому Дафна, нахмурившись, добавила:
— Ты же знал, что Верджил оставил мне кучу денег, не так ли? Я думала, это всем известно.
— Кучу денег? — спросил он. — Ну, это самое меньшее, что могла сделать эта лживая свинья. Нельзя сказать, чтобы я считал тебя нищей, когда видел, как равнодушно ты относишься к тому, что твой брат тратит тысячи на покупку одного из этих коричневых скрученных штуковин.
