Верка пронзительно завизжала, но сын вдавил ее лицом в подушку покойного генерала, и визг захлебнулся.
— Бей, чего ты ждешь, — закричал на подчиненного товарищ Запруйко, с трудом удерживая извивающееся женское тело.
Бортников от души размахнулся и так вломил по веркиной женской прелести, что она, как на пружинах, подскочила на кровати. Однако, силы были слишком не равны, и вскоре экзекуция над беднягой приобрела характер личной мести и садистского игрища.
— Ну, доволен? — спросил меня разгоряченный Запруйко, когда Верка затихла. — Давай бомбу!
— Нет, — ответил я, — бомбу я не отдам. Если хотите остаться живыми, отдайте свои наганы.
— Ты чего? Да за это трибунал!
— Тогда выньте патроны. Только быстрее, а то у меня рука устала.
Опять все уставились на гранату в моей руке. Мне тоже было страшно, но не так сильно, как милиционерам.
Рука у меня и правда устала, смертоносная пружина разжимала пальцы, и они побелели от напряжения.
— Быстро, — поторопил я, — ссыпьте все патроны в шляпу. Только учтите, если…
— Ладно, — хмуро сказал Запруйко, — сами знаем, не дураки.
— Даша, забери патроны, — попросил я свою очарованную подругу.
Она, продолжая призрачно улыбаться, повиновалась.
— Теперь дай мне вон то кольцо.
Она подняла с пола кольцо с чекой, удерживающей взрыватель, и подала мне.
— Законтрь, ты ее, ради бога, — взмолился милиционер, — не дай бог, отпустишь.
— После, как-нибудь, — пообещал я — Оставайтесь на месте. Увижу, что идете за нами, брошу — мало не покажется!
— Ладно уж, идите! Сами-то что делать будете?
— Поедем за город и подорвемся, — пообещал я.
— Зря вы это затеяли, — без особого сожаления сказал Запруйко. — Молодые, жить да жить!
Как ни напряжены были у меня нервы, чеку я на место вставил без особого труда. После чего уже с трудом разжал закостеневшие руки. Потом мы из подъезда вышли на улицу. Время было полуденное, и народа на ней было немного.
— Ты, правда, мог взорвать бомбу? — спросила Даша, когда мы уже свернули в Староваганьковский переулок и пошли в сторону Воздвиженки.
— Мог бы, если бы у нас не осталось другого выхода.
— Ты думаешь, эта женщина, Вера, все затеяла, чтобы получить папину комнату?
— Нам нужно срочно уехать из Москвы, — не отвечая на глупый вопрос, сказал я. — Иначе нас под землей найдут. Сейчас поменяем одежду, и сразу на вокзал.
— А куда мы теперь поедем?
— В Ивановку.
— Куда?
— В деревню под Троицком. Я уже что-то устал от вашего времени. Погостили, пора и честь знать. Поедешь со мной в будущее?
— А можно? — спросила Ордынцева.
Глава 19
В Ивановке на первый взгляд ничего не изменилось. Те же сонные избы и ленивый лай собак. Правда, их стало значительно больше. Мы подъехали к дому Ивана Лукича. Кучер остановил лошадей.
— Здесь? — спросила Даша.
Я кивнул, вылез из пролетки и помог ей спуститься на землю.
Пока я расплачивался с извозчиком, она сделала несколько шагов, разминая ноги. В окнах показались прильнувшие к стеклам лица. Меня, видимо, не узнали, и никто не вышел навстречу. Тогда я сам открыл знакомую калитку и зашел в подворье. Только после этого в избе открылась дверь, и из нее вышел сильно постаревший Иван Лукич. Вид у него был не самый радушный. Он спустился с крыльца и посмотрел на меня, приложив ко лбу ладонь.
— Вы, товарищ, никак фининспектор?
— Нет, Иван Лукич, не инспектор, я, если помните, — сказал я, но он не дослушал, сбежал с крыльца и порывисто меня обнял.
— Алеша, голубчик, прости старика, совсем стал плохо видеть. Аксинья! — закричал он, — смотри, кто к нам приехал!
Крестьянин заплакал и, прижимая к груди, гладил меня по спине. Такого приема я никак не ожидал. Не так уж мы с ним подружились, чтобы проявлять при встрече такие бурные эмоции. Я был бы рад, если меня просто не забыли.
Из избы выскочила невестка старика и несколько подростков. Меня плотно окружили и повели в дом.
— Радость-то, какая, — бормотал хозяин, все не отпуская меня, — а мы уж и не чаяли тебя увидеть.
— Ну, как вы тут? — спросил я, чувствуя себя блудным сыном, вернувшимся в отчий дом.
— Живем, как можем, — ответила за всех Аксинья. Она почти не изменилась, только стала полнее, и плечи опустились ниже, чем прежде. — Если бы ты тогда не помог… — Она махнула рукой и заплакала.
Встречаться с такой памятью на добро мне случалось так редко, что у самого из глаз чуть не закапали слезы.
— Дядя, а ты меня помнишь? — спросил белоголовый мальчик лет одиннадцати-двенадцати. — Ты с нами еще в прятушки играл.
— Егорка? — вспомнил я имя ребенка. Тогда ему было лет шесть, и его хотел застрелить пьяный продотрядовец.
— Ага, — обрадовался он. — А у нас бабуся померла.
— Оставила нас наша голубка, — опять заплакал хозяин. — В прошлом годе еще схоронили.
Все замолчали, поминая Елизавету Васильевну.
— А как та женщина, у которой была водянка? — вспомнил я про больную, которую лечил.
— Матрена-то? — разом оживилась невестка. — Живехонька, как выздоровела, ходила в церкву тебе за здравие свечку ставить.
— Чего ты, Аксинья, язык-то распустила! — набросился на нее Иван Лукич, — быстро на стол накрывай, Алеша, поди, с дороги оголодал совсем.
— Не оголодал, — успокоил я начавшуюся суету. — Лучше позовите в дом женщину, она уже замерзла на улице стоять, я ведь не один приехал.
Тотчас все гурьбой побежали за Дашей. Ордынцева вошла в избу и перекрестилась на образа. Такого я за ней раньше не замечал. Представил ее хозяевам. Нас усадили за стол. Начались разговоры и воспоминания. О моих вещах, отправленных ему на хранение, старик почему-то не вспоминал. Поэтому, как только появилась возможность, я спросил, передала ли их ему женщина, которой это поручилось.
— Дарья-то? — уточнил он. — Как же, голубчик, все сполнила. Она баба хорошая, только животом очень мается, ты ей не помогнешь, по старой памяти?
— Помогу, — пообещал я, опасаясь, что меня опять втянут в нескончаемый медицинский процесс. — Вещи в сохранности?
Иван Лукич почему-то смутился и сделал мне знак, чтобы я молчал. Это мне не понравилось. Я удивленно на него посмотрел, но он показал глазами на дверь. Извинившись, я встал из-за стола и пошел во двор. Он направился следом.
— С вещами все в порядке, лежат в лесу закопанные, — сказал он. — Как нас тогда отряды ограбили, мы все теперь в лесу прячем.
