— Ерунда, мне это совсем не трудно, а тебе самой неудобно, — включился я в извечную игру, проходящую между мужчиной и женщиной, когда все и так понятно, но прямо говорить стыдно, и обе стороны, начинают юлить и стараются казаться бесстрастными и пристойными.
— Нет, мне будет стыдно, ты увидишь, что я совсем некрасивая…
— Ты! — страстно воскликнул я, — Ты?! Некрасивая!!! Да как ты можешь такое говорить! Ты замечательная!
— Нет, это неправда! Ты меня обманываешь! — так же горячо, как и я восхитился, запротестовала она. Алена, по национальной русской традиции, одновременно боялась сглазить хорошее, но и не желала просто так терять свою законную долю восторга и восхищения.
Ох уж, эти наши невинные половые игры, без которых, почему-то, беднеет аромат чувств и исчезает пленительная прелесть любовной прелюдии! Не хочу грешить на тупую глобальную американизацию, которая масскультурой и дебильными киносказками навязывает свои, примитивные для меня модели отношений между людьми, но мне кажется, между предложением: «пойдем, сделаем секс» и «я тебя люблю и хочу», такое же различие, как между Богом и червяком.
— Алена, у тебя совершенно необыкновенные глаза, а какие у тебя прекрасные волосы! — убежденно говорил я, впрочем, замечая и имея в виду не только эти, но и многие другие ее достоинства. — Ты не волнуйся, я не буду на тебя смотреть, к тому же, тут всё равно темно…
— Правда? — легко поверила она. — Ты обещаешь?
— Конечно, — еще легче, чем она поверила лжи, обманул я. — Посмотри, у меня закрыты глаза.
Она посмотрела, убедилась, что я иду к ней, широко расставив руки и крепко зажмурив глаза, поэтому, когда наши губы случайно встретились, и сама прикрыла веки.
Впоследствии я так и не понял, кто из нас больше ждал этой минуты. Женщина, способная, защищая друга, пронзить противника клинком, не могла быть ординарной натурой. Конечно, не о какой средневековой забитости во всем, что касалось Алены, не могло быть и речи. Одно дело соблюдать общепринятые правила игры и отдавать дань традициям, совсем другое в полной мере раскрыться, когда от тебя этого ждут и не вынуждают скрываться за маской условностей.
Не знаю, женской или какой-то другой интуицией она поняла, что я не стремлюсь использовать ее как наложницу или красивую вещь, а вполне искренне стремлюсь дать больше, чем беру.
Безусловно, и это я понял сразу, какой-то любовный опыт у нее уже был. Однако очень небольшой и скорее негативный. В этом не было ничего необычного. Это было время, насилия над женщиной. В эту эпоху мужчины старались попасть только в женскую плоть, но никак не в ее душу. Мне кажется, Алена сумела оценить разницу отношения к себе и, как и я, не жалела себя.
— Откуда ты только такой взялся! — устало шептала она, когда, обессиленные, мы отдыхали друг от друга и от любовных спазмов.
Единственно, о чем я жалел той ночью, — о своих недавних ранениях. Если бы не они, нам на долю выпало бы еще несколько волшебных дней и ночей!
Усталые и опустошенные, мы заснули глубоко за полночь. В нашей землянке было тепло и душно, раскаленные камни печи медленно остывали, отдавая маленькому помещению свое избыточное тепло. Мы, без одежды, обнявшись, спали на лавке, забыв и о близкой опасности и о непонятном будущем. Великая сила любовных объятий оберегала нас той прекрасной ночью.
Только я открыл глаза, как сразу же полностью вернулся в реальность. Сработал уже появившийся звериный инстинкт чувствовать приближающуюся опасность. Недалеко, почти над головой по мерзлой земле негромко цокали лошадиные копыта. Я тронул шелковистое плечо подруги и ощутил, что и она проснулась.
— Слышишь? — спросил я. — Одевайся!
Алена скользнула по мне горячим со сна телом и скоро едва слышно зашуршала одеждой. Я как был, голым, подкрался к дверям и застыл на месте с ятаганом в руке. Шаги сначала отдалились, потом опять стали приближаться. У меня начали зябнуть ноги, от щелястой, халтурной двери несло зимним холодом. Я ждал, когда Алена оденется, и был напряжен, как натянутая тетива. Слишком просто, оказалось, взять нас здесь голенькими и тепленькими. Наконец, девушка тронула меня рукой и прошептала:
— Оделась.
Я наклонился на звук ее голоса и безошибочно поцеловал в губы. Она ответила и на мгновение прижалась ко мне шершавой одеждой.
— Я быстро, — пообещал я и принялся искать разбросанную в спешке раздевания одежду.
Хорошо, что помещение было крохотное, иначе я бы еще долго шарил в полной темноте по земляному полу. В конце концов, не без моральных потерь, мне удалось полностью одеться и встать возле двери рядом с Аленой. Она сразу же прильнула ко мне, и я обнял ее за плечи. Конечно, время для объятий было не самое подходящее, но после того, что между нами было, не показать своего отношения к девушке я просто не мог. Впрочем, пока все было спокойно. Кто ходит над нами, можно было только гадать. Осторожность, с которой неведомый гость или гости бродили вокруг землянки, могла говорить о чем угодно: незнании здешнего места, неуверенности в своих силах, или, напротив, хитрости.
Человеческих шагов слышно не было. Гостей выдавали только удары лошадиных подков о замерзшую землю.
— Как ты думаешь, кто это? — спросила шепотом Алена.
— Пока не пойму, — ответил я и заодно поцеловал ее где-то за ухом.
— А они не найдут Воронка?
Я был еще не в курсе, что наш жеребец уже получил имя, на вопрос не ответил, только пожал плечами.
— А как ты думаешь, — начала спрашивать она, но я сжал ее руку, и девушка затихла.
— Здесь давно никто не живет, деревня-то сгорела дотла, — негромко сказал какой-то мужчина. — Должно быть, они в другом месте.
Я почувствовал, как сжалась и напряглась Алена, но ничего у нее не спросил. Даже шептать было опасно, незваные гости были совсем близко, едва ли не в нескольких шагах от нас.
— Холодно-то как сегодня, — сказа другой человек, — хорошо хоть надели зимние кафтаны, а то бы совсем замерзли.
Мне показалось, что этот голос я уже где-то слышал.
— Тятя, — прошептала Алена, — и Ванюша!
И, вырвавшись из моих рук, закричала:
— Тятя, я здесь! Здесь я, тятя!
— Погоди, ты куда! — едва успел сказать я, но она уже распахнула дверь и выскочила наружу.
— Алена! Дочка! — воскликнул человек, голос которого показался мне знакомым. Потом удивленно воскликнул: — Ты почему так вырядилась?
— Тятя, тятенька! — не отвечая, захлебывалась слезами девушка. — Голубчик ты мой, тятенька!
Ждать больше было нечего, и я тоже вышел из землянки. Ночь была еще в своем праве: луна уже зашли и темень была эфиопская. Только на чистом, холодном небе празднично сияли звезды, и прямо надо мной на фоне великолепной вселенной стояли, обнявшись, два темных силуэта.
