— Отошел, — сказала из-за спины Наталья Георгиевна, — прими, Господи, душу грешную.
— Аминь, — добавил я, вставая. — Пойду посмотрю, что делается у избы, по-моему, они там все друг друга перебили.
— Я с тобой, — испугано воскликнула Морозова, кончая креститься.
— Не стоит, там, наверное, море крови.
— Может, помощь кому нужна, да и тебе пригожусь.
— Коли так, пойдем, — согласился я.
Мы, не скрываясь, направились к подворью.
Там действительно было совершенно жуткое побоище. Люди лежали в самых нелепых позах, так, как их застала смерть. Селян вместе с двумя стрельцами было двенадцать человек, тринадцатым (чертова дюжина) был Прокопий. Все они оказались порубанными саблями. Двое казаков, судя по характеру ранений, пали от их рук, а троих, рассеченных почти до пояса, видимо, порешил сам атаман.
Помогать здесь было уже некому. Наталья Георгиевна не выдержала страшного зрелища и завыла, перемежая погребальные причитания с настоящей истерикой. Я обнял ее и увел назад к Кузьме.
— Там, там… всех убили! — лихорадочно говорила она Кузьме, размазывая по лицу слезы.
Кузьма тоже выглядел совсем плохо. Видимо, пережитое волнение напластовалось на общую слабость. Лицо его стало землисто-серым, глаза ввалились и лихорадочно блестели. Он ничего не говорил и, похоже, собирался потерять сознание.
— Вот что, клевреты, — обратился я к ним, — оставайтесь здесь, а я пойду похороню убитых. Когда сюда придут люди, неизвестно, не оставлять же их так…
Заниматься погребальным ремеслом мне ужасно не хотелось. Мертвых я не боюсь и в мединституте, бывая в анатомичке, относился к трупам довольно спокойно, но здесь было совсем другое: кровь, грязь, распадающиеся, расчлененные тела… Однако бросать людей без погребения на растерзание хищников мне не позволяла совесть.
К вечеру, когда я, наконец, кончил свой скорбный труд, был уже совсем никакой. Тяжелей всего мне достались атаман и Прокопий, которых пришлось волоком тащить к братской могиле. Дальше идти в таком состоянии, да еще и на ночь глядя, было невозможно, и нам пришлось устраиваться на ночлег все в том же сарае.
Лошади убитых селян разбежались и, скорее всего, вернулись домой, что сулило возможное прибытие поисковой группы.
Однако я надеялся, что до утра вряд ли кто-нибудь осмелится отправиться в лес, так что какой-то запас времени у нас был.
Целый день моросил мелкий, противный дождь, мы промокли насквозь, и, чтобы как-то переночевать и просушиться, пришлось устраиваться в избе. Трупный запах за день немного выветрился, но все равно пахло в ней тошнотворно.
Наталья Георгиевна от усталости отупела и, видимо, притерпелась к недавней кровавой трагедии, так что почти перестала реагировать на следы побоища. Она взяла на себя разведение огня и прочие домашние обязанности. Заниматься Кузьмой у меня недостало сил, и он пребывал в «стабильно тяжелом состоянии». Вести его к избе нам пришлось вдвоем, он мог только переступать ногами.
Пока Наталья топила печь, я загнал в сарай казацких лошадей и нашел для них в закромах немного спрятанного от посторонних глаз овса. Лошади у разбойников были хорошие и ко всему привыкшие, так что близкая человеческая смерть их не испугала, и бежать к себе на Кубань они не собирались.
Нам десять коней были без надобности, но бросать на произвол судьбы животных я не хотел, тем более что ночью, видимо, привлеченная кровью, к самой избе пришла волчья стая, и серые друзья, окружив подворье, жутко выли.
Кони волновались, ржали, стучали копытами в стены сарая, еще больше раззадоривая волков. С такой напастью я встретился впервые, соорудил из сена костер и попытался отогнать хищников огнем. Вой на какое-то время стал тише, но, как только сено догорело, волки подступили к самой избе.
Когда сталкиваешься с дикими зверями не в зоопарке, а на вольной природе, делается очень не по себе. Собравшись в стаю, волки стали наглыми и смелыми.
К утру мне показалось, что, не добравшись до лошадей, звери собираются разрыть братскую могилу. Однако вступать против стаи в несколько десятков здоровенных особей с «белым оружием» и пугать их саблей я, понятно, не рискнул. Попытался применить «трофейную» пищаль.
Эту тяжеленную железяку привезли с собой стрельцы, но так и не успели применить против внезапно напавших на них казаков. Устроено это первобытное оружие было донельзя просто. Почти двухметровая железная труба крепилась к некоему подобию приклада. Внизу ствола была дырка для упорного кола, потому что удержать в руках, да еще и прицелиться из такого полуторапудового монстра мог разве что богатырь. В казенной части была пробита дырка, к которой при нажатии на рычаг прислонялся зажженный фитиль и воспламенял порох в стволе.
Пищаль была заряжена. Я взял из очага горящую щепку, запалил фитиль, подсыпал порох на полочку и выставил ствол в открытую дверь. Оставалось ждать, когда какой-нибудь волк окажется в поле моего зрения.
Трупный запах из раскрытой двери привлек хищников. Два любопытных волка тут же явились и уселись метрах в двадцати от меня. Небо было пасмурно, луна пряталась за облаками, потому рассмотреть их в подробностях я не мог. Однако прицелиться с такого близкого расстояния мне ничто не мешало. Я, предупредил спутников, навел на зверей ствол и запалил заряд. Пищаль зашипела, а потом так ахнула, что мне чуть не выбило плечо отдачей. Тут же раздался отчаянный визг.
Я вышел во двор. Волков как ветром сдуло. Что я куда-то попал, сомнений не было, правда, непонятно, с какой эффективностью. Однако стаю мой громкий аргумент, похоже, убедил. Вой прекратился, а скоро успокоились и кони. Осталось лечь спать, что я и сделал.
Зарю мы проспали. Когда я сумел проснуться, встал и вышел наружу, было уже позднее утро. Погода была отличная, на небе ни облачка, и никаких следов волчьей стаи. Еды у нас почти не осталось, и следовало поторапливаться.
— Собирайся, нужно выезжать, — сказал я вышедшей вслед за мной Наталье Георгиевне и пошел готовить коней.
Вчера за всеми делами я их даже не расседлал, так что теперь не нужно было тратить драгоценное время на прилаживание сбруи. Кони за ночь отдохнули, похоже, что признали меня, и беспрекословно слушались. Наталья вынесла нашу оскудевшую суму, и я накинул ее на калмыцкого жеребца, которого выбрал для себя. Сколько я знал, эти лошади — с грубой головой, с сильно развитой нижней челюстью, прямой спиной и крепкими конечностями очень крепки, быстры и способны бежать без отдыха и корма до ста километров.
Потом мы вместе с Натальей вывели Кузьму, который после отдыха выглядел почти молодцом, и помогли ему взобраться на невысокую спокойную кобылу. Наталья Георгиевна облюбовала себе донского жеребца с горбатой, сухой головой, длинной шеей и спиной. У него была глубокая подпруга, длинные и замечательно сухие ноги. Однако эта лошадь, несмотря на приятную шоколадную масть и белые чулки на ногах, смотрелась некрасивой. Морозову эстетический момент не остановил. Я тоже знал, что донцы очень хорошие, проворные и выносливые лошади, и удивился ее выбору и осведомленности в породах.
