— Что ты собираешься делать дальше? — спросил я, возвращая Степану его жупан и получая назад свой камзол и кинжал. Теперь в распоряжении казака оказался весь здешний арсенал, так что нужды в моем оружии больше не было.
Парень смутился, виновато отвел глаза, потом неопределенно махнул рукой:
— У меня одна дорога, в Запорожскую Сечь, — он замолчал, исследуя новые прорехи в своей одежде, потом как бы в раздумье, продолжил, — с другой стороны и сирот на произвол судьбы не бросишь… Кто за невинные души заступится. Сам слышал, что сегодня мужики кричали, — он помолчал, потом сказал с горечью. — Только как это сделаешь, если нужно возвращаться? И так будет неправильно, и по другому плохо.
— Это правда, — скрывая улыбку, сказал я, — к тому же Кошкин велел тебе жениться на Дарье, а воля умершего священна… Не выполнить смертный грех!
— Правда?! — впервые как мы были вместе, Степан широко улыбнулся. — Я об этом как-то не подумал. Только как же, вдруг Дарья за меня не захочет? Сам понимаешь, насильно мил не будешь!
— Как же она может не захотеть, когда это воля батюшки. Думаю, она против нее не пойдет. Да и ты, если женишься на ней, сможешь заботиться о сиротах.
Господи, как бывает приятно делать добрые дела! Парень после моих слов, разве что не засветился изнутри. Правда, потом, так же быстро, как загорелся, потух.
— Как же мне жениться, когда я запорожский казак. У нас это не по обычаю…
Теперь нужно было ему помочь решить логическую задачу.
— Ты в Сечь своей волей пошел? — спросил я.
— Своей, — подтвердил он.
— Значит, можешь своей волей и выйти, тем более что для благородного дела. Видно Господь так захотел, что бы вы с Дарьей встретились, Вот тебе теперь и будет возможность, совершит подвиг, оберегать ее и детей.
— Я оберегу! — ответил он с жаром и так двинул в стену кулаком, что я бы не позавидовал тому, кто решится обидеть сирот. — Только в Дарье я все одно сомневаюсь. Она такая! — он поднял глаза к потолку. — А я простой казак…
Мне было понятно, что больше всего на свете он хочет сейчас услышать подтверждение своих шансов на успех у Кошкиной. Причем говорить на эту тему сможет сколько угодно. К сожалению, после бессонной ночи у меня трещала голова, сами собой закрывались глаза, а полати и перина выглядели так соблазнительно!
— Это ничего не значит, — в тезисном порядке решил проблему, — раньше был простым, теперь станешь знатным. Главное в человеке не кровь, а благородная душа. Ты ведь тоже не просто так, а запорожский лыцарь, — вовремя вспомнил я «Тараса Бульбу» Гоголя.
Степан жадно слушал сладкие слова соблазна. От повышенного внимания на его лице и бритом лбу появилась испарина. Он стер пот тыльной стороной ладони, задел ей свежую ссадину от камня. Из ранки выступила кровь, он поморщился, но не заметил боли. Ждал, что я скажу еще.
— Женись на Дарье, рожайте детей, ведите хозяйство, жалейте крестьян, — продолжал я, — и еще заведи себя военную дружину. Скоро наступят лихие времена, и нужно будет оберегать и семью и крестьян от татей и разбойников. А будет их тут видимо невидимо.
— А ты откуда это знаешь? — перебил он севшим голосом. — Да правда ли, Тарас, что ты сам казак?
— Нет не казак, это я вам так назвался, и зовут меня не Тарас, а по-другому, — ответил я сначала на вторую часть вопроса. — Откуда все знаю, сказать не могу, да ты сам вскоре убедишься. И еще, последнее. Когда спустя несколько лет, настанут в Москве трудные времена, появятся два человека, о которых ты пока даже не слышал. Одного зовут князь Пожарский, другого Кузьма Минин. Тогда ты соберешь свою дружину и отправишься в Москву к ним на помощь.
Серьезный тон, а главное неожиданность предсказания, совсем смутили запорожца, он уже, явно, не знал, что думать о недавнем товарище. Я не дал ему опомниться:
— Теперь иди к Кошкиным и помогай им справляться с горем. А сюда ко мне пришли Марфу, и прикажи дворовым холопам, чтобы нас не беспокоили.
Степан кивнул и направился к выходу, но не удержался и задал еще вопрос:
— А что, Марфа тоже не Марфа?
Я засмеялся и махнул рукой:
— Нет, с ней-то, как раз, все в порядке.
— Все-таки я насчет Сечи сильно сомневаюсь, — грустно сказал он, — вдруг меня казаки не поймут.
Я пожал плечам и запорожец ушел в такой задумчивости, что я подумал, непременно забудет о моей просьбе. Однако минут через пять появилась Марфа, оглядела светелку и меня, уже покоившегося на перине, скромно потупив глаза, спросила:
— Ты меня звал?
— Звал. Ложись со мной, отдохни, а то, наверное, уже падаешь от усталости, — ответил я, отодвигаясь на край полатей.
— Как скажешь, — послушно ответила девушка и начала развязывать свой монастырский платок.
Я, чтобы ее не смущать, закрыл глаза. Лежал и думал, смогу ли, наконец, попасть в заветный лес. Гривов теперь был свободен, и если не оставаться на похороны, то отправиться туда можно хоть завтра.
— А вот и я, — сказала мне на ухо Марфа, прижимаясь к плечу теплой грудью.
— Ты? Да… Я, в общем-то, не это имел в виду…
— Ты не очень устала? — спросил я, когда мы кончили целоваться. — Может быть, просто поспишь?
— Спать нужно ночью, а не днем, — здравомысляще, объяснила она, очередной раз, продемонстрировав, что у мужиков, в частности у меня, с адаптацией к обстоятельствам не все в порядке. — Будет еще время выспаться!
Против этого мне нечего было возразить, да и не особенно хотелось. Тем более что мы все равно уже были раздеты…
Потом, после всего, мы, сумели немного поспать. Отдохнуть было жизненно необходимо. Вечером должны были прийти крестьяне, и к этому времени следовало решить, что семейство Кошкиных будет делать дальше. То, что я говорил Степану, о его женитьбе, будущей семье, были лишь предположения, правда, построенные на наблюдении за отношениями молодых людей. Как пойдут переговоры с мужиками, я прогнозировать не мог. У помещика было столько врагов, что ненависть к нему, даже мертвому, могла привести к самым неприятным последствиям. Теперь, когда от меня ушел Полкан, мы со Степаном остались вдвоем против всех. Гривова и Ивана Степановича, я не считал. Защищать помещичьих пащенков было не их дело, к тому же они были пришлые, погорельцы и авторитета в здешней общине не имели.
Чем кончится сегодняшний день, я не представлял, но знал твердо, что пока жив, не позволю убить детей, каким бы подлецом и тираном ни был их отец. И еще не мог допустить, чтобы сюда для разборки и наказания крестьян, пришли стрельцы. Тогда пострадают и взрослые, и дети, только не барские, а крестьянские. Короче говоря, ситуация складывалась очень сложная и разрешать ее нужно было на чистую голову.
Проспав около часа, мы с Марфой проснулись от гомона в нижней части терема. Дверь в светлицу почему-то закрывалась на засов только снаружи, внутри запоров не оказалось и в любую секунду нас могли прихватить, что называется, голенькими и тепленькими. Оставив девушку досыпать, я оделся как по тревоге и пошел узнавать, кто так шумит.
