— Кажется, вы избегаете крови? — вдруг спросил меня капитан. — Стараетесь обойтись без жертв?
Я понял, что он имеет в виду не только оставленных в живых уланов, но и сегодняшний эпизод, замялся с ответом, но потом подтвердил его догадку.
— Пытаюсь, — ответил я, — хотя это редко получается. И без моего участия на земле ее льется слишком много. Зачем было погибать сегодняшним баварцам, большинство которых до похода на Россию толком не знали даже, где она находится?
— Они пришли к нам с мечом и должны от меча погибнуть, — ответил он.
Я пожал плечами и промолчал. Между нашими культурами был слишком большой разрыв, и что-то доказывать, объяснять было бесперспективно, в любом случае мы бы говорили на разных языках. Даже в наше время совершенно бессмысленно убеждать какого-нибудь фундаменталиста в том, что он не столько романтический борец за свою высокую идею, сколько закомплексованный козел и недоумок. Сеславин же был человеком своего времени, офицером воюющей армии, война была отечественной и жестокость в бою поощрялась высокими наградами.
— Однако, я с вами полностью согласен, — неожиданно для меня докончил он. — Сдавшийся противник заслуживает милосердия.
Я кивнул и продолжил рассказ о наших приключениях. Когда рассказ дошел до встречи с адъютантом командира четвертого корпуса Великой армии и нашего с Матильдой розыгрыша, Сеславин насторожился и смотрел на меня с нескрываемым вниманием. Потом задал вполне логичный вопрос:
— Откуда вы знаете о расположении сил нашей и французской армий?
— Ну, все-таки мы с госпожой Пузыревой носим французскую форму и общались с разными людьми, — неопределенно ответил я. — Не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, чем руководствуется Наполеон. Что не говори, он действительно великий полководец и прекрасный стратег. Сейчас ему нужно прорваться к русскому продовольствию, чтобы накормить и спасти армию, поэтому он и перешел на новую дорогу, чтобы обмануть Кутузова.
— Наполеон? Вы хотите сказать, что он перешел на Новую Калужскую дорогу? — быстро спросил он.
— Да, а Богарне с четвертым корпусом будет прорываться мимо Малоярославца на Калугу, а основные силы постараются обойти нашу армию стороной, — уверено сказал я, внося собственную лепту в ход Отечественной войны. — Можете проверить!
Сеславин несколько минут сосредоточено думал, потом окликнул штабс-ротмистра:
— Алферов, поворачиваем к Новой Калужской дороге, и прикажи всем соблюдать крайнюю осторожность!
Казачий офицер кивнул, тронул нагайкой коня и поскакал в начало колоны. Скоро мы свернули с тропы в лес, после чего начались настоящие мучения. Не знаю, как обстоят дела в этой местности в наше время, думаю, там теперь просто дачные участки, но в начале девятнадцатого века здесь рос настоящий дремучий лес с оврагами, широким ручьями, непроходимо разбухшими от проливных дождей.
Короче говоря, не ближнее Подмосковье, а сибирская тайга. Все, кроме Сеславина, который не мог ходить, вынуждены были спешиться и пробираться сквозь заросли и бурелом, как кому заблагорассудится. Хорошо еще в команде оказалось несколько местных крестьян-проводников, знавших здешний лес, иначе мы не дошли бы до места и к полуночи.
Само собой, теперь во время движения разговаривать стало невозможно, и я подошел к Сеславину только после того, как кто-то из авангарда крикнул, что впереди видна дорога. Александр Никитич теперь выглядел еще хуже, чем раньше, и в самом прямом смысле заваливался в седле. Его адъютант и прапорщик Габбе, которые во время пути от Сеславина не отходили, помогли капитану слезть с лошади.
Александра Никитича уже не держали ноги, и он без сил опустился на проворно постеленный адъютантом плащ. Я подошел к нему и опять предложил свою помощь. Партизан посмотрел на меня полными страдания глазами и отрицательно покачал головой. Мне показалось, что у него уже просто недостает сил говорить.
Не будь этот человек мне столь симпатичен, я бы отступился, но теперь, вполне понимая его состояние, решил настоять на своем. Извинившись, я без разрешения сел рядом с ним на плащ. Сеславин удивился, но не возразил.
— Мое лечение займет всего несколько минут, — сказал я. — К тому же вам ничего не нужно будет делать, просто лежите и отдыхайте.
— Я не могу терять время, — собравшись с силами, пробормотал он. — Если вы правы и Наполеон собирается обойти наши войска, мне нужно доложить об этом командующему.
— Вы этого не сможете сделать, если не приведете себя в порядок, — возразил я, — а теперь расслабьтесь и закройте глаза.
Думаю, будь у него немного больше сил, Сеславин послал бы меня вместе с моим «шаманством». Но в тот момент он уже не мог сопротивляться и закрыл глаза по вполне естественной причине, потеряв сознание. Мне это не мешало и я начал водить над его телом руками. Вокруг тотчас столпились зрители, наблюдая необычное лечение. Пока никто не вмешивался, видя, что я даже не касаюсь руками командира.
Как обычно бывает во время экстрасенсорного сеанса, лечение скоро начинает требовать от меня большого физического и нервного напряжения и чем тяжелей состояние больного, тем большего. Сеславин же оказался так плох, что спустя десять минут, я находился не в лучшем, чем он, состоянии и, теряя последние силы, вытянулся рядом с ним на плаще. Так мы и лежали рядышком, пока он не открыл глаза, удивленно оглядел своих склонившихся над нами встревоженных товарищей и, вдруг, порывисто сел. Те от неожиданности отпрянули, а капитан посмотрел на меня:
— Что случилось?
Ему никто не ответил. Да, собственно, и отвечать было нечего. Когда Сеславин оперся руками о землю и, отставив в сторону раненую ногу, встал без посторонней помощи, казаки и гусары дружно выдохнули из легких воздух.
— Ну, что стоите? — нарочито строгим голосом сказал командир. — Нужно проверить дорогу, сколько на ней войск и куда направляются. А ты, брат Редкий, — обратился он к гусарскому поручику, — вызови охотников и озаботься добыть языка, лучше офицера.
Партизаны разошлись выполнять приказ, и мы остались втроем, Сеславин, Матильда и я.
— Господин Крылов, это и было ваше лечение? — спросил он, совсем по-другому, чем раньше, глядя на меня. — Что вы со мной сделали?
— Ничего особенного, — ответил я, с трудом поднимаясь на ноги, — обычное знахарство. Просто передал вам часть своих сил.
— Будь я генералом, непременно наградил бы вас орденом, — усмехнувшись, сказал он. — Теперь же я только представлен в полковники и могу лишь пожать вашу руку. Вы меня очень обязали.
Он действительно снял перчатку и пожал мне руку. После чего явно счел вопрос исчерпанным, и озабоченно посмотрел в сторону недалекой дороги.
— Теперь мне нужно влезть на дерево и все увидеть самому, — решил он. — Если вы правы относительно планов неприятеля, то Кутузов должен знать об этом уже сегодня.
Уговаривать его так не рисковать я не мог по той причине, что проверялись мои сведения. Потому пожав плечами, предоставил ему самому решать, что делать.
