— Крылову, — подсказал я.
— Господину Крылову поднять его товарища.
Савельич пробурчал что-то недовольное себе под нос, прямо как его известный по «Капитанской дочке» Пушкина тезка, слез с козел и помог мне поднять Машу. Она совсем расклеилась и почти не реагировала на окружающее. Мы с кучером под руки подвели ее к возку и посадили рядом с молодым человеком. После чего закрыли снаружи дверцу, и я со всем своим барахлом взобрался на козлы.
Савельич вернулся на свое место и тронул лошадь вожжами. Та с трудом сдвинула с места потяжелевший экипаж и пошла неспешным шагом.
— Далеко путь держите? — спросил я кучера.
— В деревню, везу молодого барина лечиться, — ответил он. — Его под Малоярославцем француз ранил, чуть насмерть не убил. Там столько народа полегло! Видимо-невидимо.
Мужик горестно вздохнул, снял шапку и перекрестился.
— Куда его ранили?
— В грудь, не чаю уж живым довести. Вот матушке будет горе, если молодой барин помрет. Один он у нее на свете, можно сказать, свет очей! Дохтура лечили, лечили, да видно не смогли с раной совладать, домой помирать отпустили. Эх, грехи наши тяжкие, и за что люди такое страдание друг другу делают.
— Ничего, может еще и выздоровеет, — сказал я, — парень он молодой, здоровый.
— Кабы так, только, боюсь, не довезу живым. Что барыне тогда скажу…
— А далеко ваша деревня?
— Теперь уже близко. Думаю, до ночи доедем. А вы, барин, куда направляетесь?
— Нам далеко добираться, пешком не дойти. Вот оказались без лошадей, да еще и товарищ заболел.
— Это плохо в дороге хворать, не рана у него?
— Нет, просто измучился и ноги стер. Не знаешь, далеко до ближайшего села?
— Скоро будем. Село не село, церковь у них еще в прошлом годе сгорела, но трактир есть, можно чая попить и обогреться.
— Вот и хорошо. Я заодно твоего барина посмотрю, может, помогу чем.
— Так ты что, не барин, а лекарь? — сразу перешел на ты, Савельич.
— Вроде того.
— Нет, ты моему Петру Андреичу не поможешь, его хорошие дохтура лечили, из немцев, и то, видать, отказались.
Выходило, что молодого человека звали так же как пушкинского Гринева из повести «Капитанская дочка», Петром. Это меня развеселило, и я спросил Савельича, не Гринев ли фамилия его барина.
— Нет, мы Кологривовы, — ответил он. — А про Гриневых я даже и не слышал.
— И каков твой барин, строг? — спросил я, вдосталь насмотревшись на крепостников.
— Голубь, — прочувственно ответил возница, — мухи не обидит, а в бою храбр. Сам видел, как Петр Андреич на француза в рост шел. Да видно, такие как он, долго не живут. Эх, грехи наши! — по привычки добавил он и опять перекрестился.
Мы уже въезжали в большую деревню, пострадавшую если не от войны, то от пожаров. На улице как гнилые зубы чернели сгоревшие дома.
— Это и есть Ивантеевка, — сказал Савельич. — Отсель да Кологривовки всего двадцать верст. Считай, почти приехали.
— Где здесь трактир? — спросил я.
— Скоро будет, на том выезде, — ответил он, махнув кнутовищем вдоль дороги.
Трактир помещался во вполне пристойной избе. Он был даже с коновязью. Я спрыгнул с козел и, не беспокоя болящих, пошел договариваться о постое. Навстречу вышел хозяин, человек с полным, сонным лицом. Оценив одним взглядом мое непонятное, но явно не дорогое платье, сдержано поклонился. Поздоровавшись, я спросил комнату. Трактирщик задумался, похоже, хотел отказать, но вид дорогого оружия поставил его в сомнение относительно моей кредитоспособности и он, недовольно качая головой, повел меня показывать комнату.
— Комната у меня хороша, — сказал он, когда мы вошли в пропахшую кислыми щами залу, — только надолго вас, сударь, пустить не смогу. Ежели, вдруг, стоящие гости прибудут, придется уступить. Она у меня одна.
Комната и впрямь оказалась вполне приличной с чистым полом и простой, но функциональной мебелью, двумя кроватями и самодельным диваном. Не спросив цены, я сказал, что комната мне подходит. Это опять привело трактирщика в сомнение.
— Только оно вот что, ваше степенство, — сказал он, — нынче, дрова дороги, так что стоить постой будет, — он задумался и решил сразить нежеланного гостя запредельной таксой, — три рубля в день.
Я даже не успел возмутиться несуразным запросом, как он добавил:
— Деньги, пожалуйте, вперед!
Времени на торговлю у меня не было, пришлось лезть в кашель и платить авансом.
Вид моей тутой мошны произвел хорошее впечатление, и сонное выражение с лица трактирщика сразу исчезло.
— А теперь, братец, — сказал я, — помоги привести из кареты раненых.
Удивленный покладистостью состоятельного постояльца, трактирщик низко поклонился, согласно кивнул и отступил к выходу. Я оставил в комнате багаж, и мы сразу пошли за остальными. В возке было тихо. Я заглянул внутрь. Маша и Кологривов то ли спали, то ли оба были без сознания. Савельич и трактирщик бережно вытащили наружу лейтенанта. Он с трудом открыл глаза и попытался улыбнуться. Улыбка вышла у него какая-то вымученная. С Машей я разобрался проще, поднял на руки и без посторонней помощи отнес в комнату. Она обняла меня за шею рукой и сонно чмокнула губами в щеку.
Я уложил княжну на кровать, и стянул с нее сапоги, она даже не проснулась. С сердцем у нее все оказалось в порядке, похоже, единственное, что ей сейчас требовалось, это обычный отдых. Пока я занимался девушкой, кучер, по моему указанию разул Кологривова.
Устроив наших инвалидов, я сразу же пошел заказать обед. Хозяин, вдохновленный размерами моего кошелька, с подобострастными поклонами обещал все устроить самым лучшим образом. Теперь мне нужно было заняться раненым. Удобств в самом трактире не оказалось, и пришлось идти к колодцу, чтобы на холоде помыть руки. Савельич уже разнуздал лошадку, привесил ей на морду торбу с овсом и ходил за мной как привязанный. Пришлось его задействовать в водных процедурах.
— А ты, сударь, правда, лекарь? — подозрительно интересовался он. — Дело-то это умственное, а не абы как! Мне за молодого барина перед матушкой ответ держать. Скажет, что же ты, старый дурак, неведомо кому дитя доверил. Немцы, чай, не тебе чета и те лечить отказались.
— Ты, Савельич, воду мне на руки поливай, а не на ноги, — попросил я. — Ничего с твоим барином плохого не случится, это я тебе обещаю.
— А ничего такого ты Петру Андреичу не повредишь? — не отставал он с вопросами.
— Не поврежу. На вот, возьми мыло и сам вымой руки, будешь мне помогать.
— Чего их мыть, они у меня и так чистые, — попытался отказаться он, разглядывая свои заскорузлые в тяжелой работе ладони.
— Мой, нельзя к раненным с немытыми руками приближаться! От этого вся зараза.
