— Она мне все рассказал о вас, — продолжил бубнить Кологривов, — о вашей жене, как вы ей верны и как ее ищите, и я тогда понял, что был касаемо вас и Марьи Николаевны совершенно неправ…
— Погодите, Петр Андреевич, — перебил я его. — Кажется, сейчас начнется драка. Нам стоит выйти, успокоить страсти.
— Драка? Какая драка? — не понял он.
— Тоже на почве ревности. Ваши дворовые собираются бить французов.
Только теперь Кологривов посмотрел в окно, увидел, что интернациональные бойцы выстроились друг против друга стенка на стенку и оскорбляют противников словами, кажется, отлично понимая друг друга. Предметы же раздора, толпились в нескольких шагах от них, лузгали семечки и с интересом наблюдали, чем все это кончится. Была среди зрительниц и моя новая знакомая Любаша.
— Что это они такое придумал! — сердито сказал молодой барин, быстро вставая с дивана.
— Ревнуют, — невинным голосом, объяснил я.
Кологривов виновато улыбнулся и пошел разгонять забияк. Я же воспользовавшись моментом, сбежал от его излияний в свою комнату, прихватив по дороге со стола в гостиной книжку стихотворений старинного русского поэта, Ипполита Федоровича Богдановича. Мне так давно не попадалось в руки печатное слово, что я тотчас раскрыл ее и с наслаждением прочитал:
«Собственная забава в праздные часы была единственным моим побуждением, когда я начал писать „Душеньку“; а потом общее единоземцев благосклонное о вкусе забав моих мнение заставило меня отдать сочинение сие в печать, сколь можно исправленное»…
Прочитав вступление, я принялся за сами стихи:
Красота и добродетель
Из веков имели спор;
Свет нередко был свидетель
Их соперничеств и ссор…
Дочитать поэму мне не дали. В дверь кто-то постучал, я разрешил войти, и в комнате появилась Люба.
— Ой, я вижу, вы заняты, — сказала она, почему-то перейдя со мной на «вы».
— Входи, — пригласил я, с удовольствием откладывая архаичные стихи. — Чем там во дворе дело кончилось, подрались ваши парни с французами?
— Нет, — засмеялась она, — барин пристыдил и наших, и хранцузов. Дураки они все. А вы что такое делаете?
— Стихотворения читаю.
— Это как так?
— Ну, стихи, это вроде как песни, только их не поют, а рассказывают, — объяснил я.
— А мне расскажете? — попросила она.
— Изволь, — согласился я. — Что бы тебе такое рассказать…
— Так хоть из этой библии, — предложила она.
У меня мелькнула мысль, провести простой эксперимент. Что я незамедлительно и сделал, прочитал простой, неграмотной девушке, знающей из всех существующих на земле книг только одну библию, стихотворение Пушкина.
Я помню чудной мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты…
Я был уверен, что большинства слов Люба никогда не слышала и, соответственно, не понимала, но сидела она, затаив дыхание, и когда я кончил,
И сердце бьется в упоенье,
И для него воскресли вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слезы, и любовь.
На глазах у девушки были слезы.
Если нашему народу дать нормальное образование и хорошие школы! — думал я, умиленный ее внутренним чутьем к прекрасному. — Куда бы до нас было тем же французам!
— Очень красиво и грустно, — сказала Люба, кончиками платка отирая глаза, и неожиданно для меня спросила. — Хотите, я приду к вам сегодня ночью?
— Очень хочу, — не раздумывая, ответил я, и только потом отрицательно покачал головой. — Только боюсь, ничего у нас с тобой не получится. Я живу не один, со мной тут французский офицер ночует.
— Не будет его здесь сегодня ночью, — спокойно ответила она, — он у барыни будет спать.
Утверждение было неожиданное и смелое. Я кроме интереса друг к другу у этой взрослой пары не замечал других признаков интимной близости.
— Если так, то я буду очень рад, — просто сказал я, очередной раз удивленный ее раскованностью и поразительной информированностью.
Люба кивнула, лукаво улыбнулась и стремительно вышла из комнаты. Я же очередной раз процитировал про себя Михаила Жванецкого, «наши женщины, самое большое наше богатство».
Удивительно, но этой ночи я ждал с большим нетерпением, чем несколько дней до того рандеву с княжной. Видимо, в эстетических предпочтениях, давала себя знать моя плебейская кровь.
Пока же до вечера было далеко и приходилось думать как «убить время». Это удивительное словосочетание в русском языке, одна из наших неисчислимых национальных особенностей. Притом, что нам, как и всем людям на земле отпущен ничтожно короткий срок жизни, мы часто тяготимся и этой малостью и, томясь от лени и неорганизованности, тратим усилия, чтобы «убить» невосполнимые мгновения.
Окончательно отложив в сторону книгу старого русского стихотворца, о чьем творчестве я знал только из иронического упоминания Пушкина: «Мне галлицизмы будут милы, как первой юности грехи, как Богдановича стихи», я занялся более реальным мужским делом, проверкой оружия. Арсенал у меня был довольно внушительный: мушкетон, пара пистолетов, заветная сабля и прекрасный афганский кинжал. Содержание всех этих единиц огнестрельного и холодного оружия в боеспособном состоянии, требовало постоянной заботы. Освободился я только к вечеру.
На дворе стемнело, в доме зажгли свечи, и весть о предстоящем ужине принес красавец лакей, как я назвал его про себя, Гермес, моложавый мужчина с аккуратно уложенными, и смазанными чем-то жирным, кудрями. Весь он был каким-то ароматно-помадным, но в то же время, казался слегка траченным молью.
— Это, того, сударь, барыня велела сказать, что скоро к столу, и так далее, — сообщил он так, будто выполнял тяжелейшую обязанность.
— Спасибо, — поблагодарил я, разглядывая кучерявого красавца, украшенного кроме природных достоинств, здоровенным фингалом. — Кто это тебя так?
— Это что ли? — с большим достоинством спросил он, трогая подбитый глаз. — С шаромыжниками подрался, ну и так далее.
— Кто же здесь у вас шаромыжники? — не понял я.
— Да эти хранцузы, все болтают свое шарами, да шарами, вот и пришлось за правду пострадать, и так далее.
— Что, так далее? — не понял я.
Лакей посмотрел на меня с плохо скрытым пренебрежением и, снизойдя к господской тупости, объяснил:
— Не понравилось шаромыжнику правду о себе слушать, пришлось поучить и так далее.
— А какую ты ему правду сказал? — осторожно поинтересовался я, не очень представляя, как эту правду могли понять не знающего русского языка французские солдаты.
