- А напомни-ка, остроухая, чья сейчас очередь отвечать, и на какой вопрос.
Тэлль хоть и была всего лишь мастер-сержантом в элитном подразделении (человека знающего и это "всего лишь" довело бы до холодной дрожи), но соображала быстро. Что-то этому чернокнижнику от неё определённо нужно. И в то же время, вовсе не такой уж он злодей, как представлялось вначале. Вот той стерве Сандре лично она спину в бою не доверила бы. А потому эльфийка бесцеремонно подогнала своего чёрного жеребца к боку гнедого, поравнялась. Некоторое время ехала рядом с полностью отсутствующим лицом, но затем не удержалась - в мимолётном взгляде Валлентайн отчётливо различил крепкую смесь ненависти и недоверия.
И всё же эльфийка принялась сыпать вопросами, словно выпускать стрелы из знаменитого эльфийского лука.
- Существует ли у меня возможность заслужить свободу?
- Да.
- Без всякого обмана и выкрутасов с твоей стороны?
- Да.
- Этого реально достичь?
Пауза чуть больше обычной, изучающий взгляд волшебника. И всё же ответ оказался - Да.
Теперь последовала заминка с другой стороны, словно разорвавший дистанцию опытный фехтовальщик обдумывает даже не приёмы - всю тактику и рисунок боя.
- Если я тебе помогу…
- Нет, - слишком быстро последовал этот ответ, и Тэлль досадливо закусила губку. - Я ни к чему тебя не принуждаю - и всё, что ты сделаешь или не сделаешь, будет только твоими делами.
- В разумных пределах, разумеется, - другим тоном пояснил волшебник. - Резать детишек или поджигать дом инвалидов я тебе не позволю.
Спасти жизнь столь сильному чёрному магу и таким образом сквитаться - нет, даже представить себе такой случай эльфийка не сумела. Неплохо было бы, конечно - но свои силы всё же надо соразмерять. Тэлль вспомнила задумчивый и тёплый взгляд провожающей их ведьмы, которой некромансер неизвестным даже эльфийским волшебникам способом сбросил лет эдак с полсотни, и поёжилась. Даже не вспотел, мерзавец - и чёрным от него потом не особо шибало. Нет, это не то. Думай, мастер-сержант, думай.
Пауза неприлично затянулась, и обе стороны молчаливо согласились перейти опять на полчаса. А волшебник чуть опустил лицо, словно грустил о чём-то, и незаметно для себя легко и быстро улетел в ту далёкую и недостижимую даже для него счастливую страну, которая зовётся коротко и просто.
Детство…
Маленькое лесное озеро замерло, словно отлитое по прихоти неведомых мастеров большое бездонное зеркало. И как малыш ни приглядывался, но так и не смог найти разницы между висящим в высоте круглым-прекруглым кругом и его таким же серебристо-туманным собратом в воде. А веснушки звёзд вокруг - разноцветные, кокетливо перемигивающиеся или наоборот, холодно-равнодушные! И стремительные светящиеся стрелы, нет-нет да перечёркивающие небо, когда кто-то из бессмертных опускал свой взгляд на грешную землю или хотя бы скользил по ней мыслью!
Мама спокойно закатала юбку до колен и тихонько, стараясь не каламутить чёрную воду, пошла прочь от утонувшей в воде тропинки. Малыш на берегу обиженно засопел и надул губки - это замечательное зеркало раздробилось на тысячи осколков, пляшущих меж замерших в полном безветрии остролистых камышей и зарослей тревожно пахнущей осоки. Зато почти сразу обнаружилось другое диво - постепенно рябь сложилась в какой-то новый узор - и в нём отчётливо проступила лунная дорожка.
И ведьма - он уже знал, что именно так крестьяне и важные приезжие втихомолку называют его маму - осторожно зачерпнула ладошкой это лунное серебро. Поднесла ко рту, попробовала, кивнула легонько сама себе. И не мешкая принялась наполнять живым светом пузырьки, что тесной грудой стояли в висящей на локте женщины корзинке.
Малыш уже знал - мама потом сделает из этого настойку на щекочущих нос тонким ароматом цветках ромашки. И будет лечить ею людей, если кто застудил потроха или в грудях жаба хрипит. Зря, что ли, они в самую жару разыскивали по полям спрятавшиеся в высоком разнотравье хитрющие мордашки, и он сам вприпрыжку, с радостным верещаньем приносил лучшей в мире женщине маленькое жёлтое солнышко с белыми листиками?
И ещё добавить маленькую капельку жёлтого змеиного яда. Как объяснила вдруг ставшая очень строгой и осторожной мама - яд нужен, чтобы убить поселившуюся в человеке хворость. Но очень-очень маленькую капельку, чтобы не повредило больному.
- Валлен, не шали, - голос мамы вовсе не строгий. Но пальчик заскучавшего малыша, которым он осторожно коснулся задремавшего на широком листе кувшинки лупоглазого лягушонка, быстро отдёрнулся.
И в самом деле, в рисунок зеркала вплелось что-то другое, не такое. Стоящая почти посреди озерца женщина с интересом разглядывает этот новый узор, затем поднимает глаза - и малыш видит, что они смеются. Но раз мама сказала, что ещё рано выпускать из себя пушистого нетерпеливого зверька, легко заставляющего издохнуть надоедливую муху или загнать под крыльцо, с поджатым хвостом, любящего погавкать просто так Полкана - значит, так и надо.
Потому малыш наощупь почесал наморщившуюся в раздумьях носопырку, и тут же расцвёл в ответ ясным солнышком. Он больше не будет.
Вот мама с усталым вздохом распрямилась. Заправила за ухо выбившуюся прядь, посчитала пальцем пузырьки в корзинке, и лицо её в это время озарялось идущим оттуда сиянием. Ага, все! - малыш уловил во взгляде матери мелькнувшую гордость за свою работу. И стало быть, теперь самое вкусное.
Ведьма потянулась рукой, и из самой середины растопленного лунного серебра зачерпнула ладошку неистового сияния. Она по дороге сюда говорила, что простым людям нельзя пить это - сгорят изнутри. А вот им двоим очень даже можно…
Мама идёт обратно. На локте её корзинка мерцает словно серебристыми угольками неведомого костра, а в ладони другой руки полыхает серебряным светом огненный цветок. И она старательно делает вид, что не замечает, как малыш в нетерпении и ожидании лакомства приплясывает да облизывает губы шаловливым язычком.
И вот, она стоит ещё в воде - едва-едва пятки покрывает. Но малыш на берегу, и это словно подчёркивает разницу меж ними.
Малыш - и мама.
Маленький мужчина - и взрослая женщина.
Воин - и хранительница очага.
Ведьма, не опуская смеющегося взгляда, подносит светящуюся ладонь ко рту и делает вдумчивый глоток. А затем неспешно, словно выполняя какой-то полузабытый старинный ритуал, опускает руку к сыну. Лунные сполохи пляшут в её вдруг ставших бездонными глазах, водя такой красивый хоровод с тенями! И малыш осторожно берёт ладонь матери, словно драгоценный сосуд. Чуть наклоняет и, сдерживая нетерпеливую дрожь в коленках, пьёт сияющее содержимое тёплой маминой ласки.
Один-единственный глоток растекается по всему телу, отзывается нежным звоном драгоценного хрусталя и яростными синими сполохами рассерженного сапфира. И лучше этого могут быть только мягкие и нежные руки мамы!
