— Но, сэр, я обещаю…
— Персиваль, ты остаешься здесь.
— Но вам понадобится Петро, чтобы…
— Найдется кто-нибудь, кто знает греческий или итальянский. В конце концов, священник знает латынь. Я справлюсь.
— Сэр, они не паписты. Они…
— Проклятие. Ты не можешь придержать язык и сделать так, как тебе велено? Предупреждаю, Персиваль, если только вздумаешь сдвинуться с этого места, я устрою тебе порку, которую давно следовало задать.
Персиваль торопливо сел на камень.
— Да, сэр, — смиренно сказал он.
Вариан кинул на Петро предупреждающий взгляд, быстро вскочил на лошадь и следом за Аджими поехал вниз с холма.
Доника сжала руку Эсме:
— Ну почему так скоро? Ты обещала спеть мне цыганскую песню.
Эсме посмотрела на Керибу.
— Ну ладно, беды не будет, — сказала старуха. — Спой невесте, принесешь ей удачу. Сначала пожелание невесты, потом уж каприз старой женщины.
Эсме слегка улыбнулась. Обед кардинально улучшил настроение Керибы. Покончив с едой, она похлопала Эсме по руке.
— Наконец-то похолодало. И ветерок подул.
Эсме ветерка не ощущала. Солнце медленно тонуло в море, но в саду было по-прежнему душно. Она не была уверена, что это из-за ее тяжелого наряда. Возможно, ее душили чувства — она задыхалась от счастья Доники. Это было дурно, эгоистично, и Эсме себя выбранила.
Она пожала руку Донике и сказала:
— Я спою тебе свою самую лучшую любовную песню. Мелодия жалобная, но конец счастливый.
Она опустилась на булыжник у ног невесты, красиво разложила свои юбки, приняла от другой девушки кифару и стала петь.
Песня действительно оказалась печальная — рассказ о крестьянской девушке, которую соблазнил и бросил сын богача. Ко второму куплету она увидела слезы на глазах у нескольких женщин. Даже Доника заплакала, но она улыбалась, и казалось, что это слезы радости.
Только к третьему куплету — где девушка собирает мак на том месте, где любовник впервые обнял ее, — Эсме почувствовала: что-то не так. Ее аудитория была поглощена представлением; несколько женщин открыто плакали — что бы ни случилось, они бы не заметили, захваченные печальной песней.
Эсме стрельнула глазами в Керибу. Внимание старухи было приковано не к внучке, а к тому, что происходило в доме; сощуренные глазки блестели.
И тут Эсме поняла, в чем дело. Мужские голоса в доме затихли — не было слышно ни криков, ни шумных песен, только жужжание разговора. Она похолодела. Оглянулась. Никого. Только присмиревший дом.
По спине пробежал холодок. На следующей строчке песни она запнулась, потом и вовсе замолчала. Ее охватила паника. Она вскочила, уронив инструмент, безразличная ко всему, кроме необходимости бежать. Она смутно видела, что вокруг нее движутся женщины, слышала выкрики и вопросы, полные тревоги, но ей ни до кого не было дела. Она уже бежала по дорожке, всем существом стремясь к калитке.
* * *
Вариан ее слышал. Он был убежден, что слышит ее голос. Он выскочил в сад… перед ним стеной стояли женщины.
— Где она? — требовательно спросил он по-албански. Молчание.
Он стрельнул взглядом поверх толпы и увидел узкую калитку. Но не успел он сделать и шага по дорожке, ведущей в ту сторону, как стена женщин сдвинулась и преградила путь. Он оглянулся. Мужчины вышли из дома вслед за ним и теперь с угрюмыми лицами стояли другой неподвижной стеной. Аджими попытался пробиться сквозь них, но двое мужчин оттащили его назад. Никто не мешал английскому лорду; но никто и не позволит другому ему помочь.
Чертыхнувшись про себя, Вариан повернулся к женщинам. Их было не меньше пятидесяти, и еще больше разбрелись по саду. Они его не пропустят, это очевидно. Столь же ясно было, в чем трудность. Они стояли очень тесно, и чтобы пробраться сквозь толпу, ему придется их коснуться. А если он заденет кого-то хотя бы краем рукава, мужчины на него набросятся. Спьяну они забудут о том, что он англичанин, гость страны. Они и раньше-то были не слишком радушны. Наверняка Эсме изобразила его монстром, воплощением дьявола. Не важно. Он не намерен отступать.
Дьявол расплылся в самой обезоруживающей улыбке.
— Сколько красавиц! — мягко сказал он. — У меня дух захватывает.
Как он и надеялся, несколько женщин помоложе неловко завозились. Женщинам не надо было понимать его язык — они слышали интонацию и видели глаза. Что бы они ни думали мгновение назад, сейчас они смутились. Черноглазая невеста, стоявшая во главе армии, была озадачена и встревожена. Маленькая старуха, вся закутанная в черное, что-то пробормотала. В ответ послышались смешки. Очень вдохновляющий отклик.
Вариан остановил взгляд на старухе.
— Вы понимаете английский? Она пожала плечами:
— Немного.
Слава Богу!
— Пожалуйста, скажите им, что я никогда еще не встречал такую красивую невесту, цветущую розу в букете красавиц. Мужчины не могут сдвинуться с места, потому что сражены этим зрелищем. Они дивятся тому, как я осмелился приблизиться, потому что такое обилие красоты должно убить меня.
Старуха с важным видом перевела его речь. Смущение компании усилилось. Он услышал несколько нервных смешков.
— Я осмелился потому, что потерял сердце, — продолжал улещать Вариан. — Маленькая птичка забрала его и унесла прочь. Всего миг назад я слышал ее пение. Или мне это приснилось? Если она где-то рядом, такие дивные цветы не станут прятать ее от меня. Они не могут быть столь жестокосердны.
Слезы потекли по лицу невесты еще до того, как старуха закончила переводить. Невеста вопросительно посмотрела на каргу, та пожала плечами, потом нетерпеливо махнула рукой. Невеста отступила, остальные вместе с ней.
— Ступай, Вариан ShenjtGjergf, — сказала старуха. Вариан отвесил ей поклон.
— Falemindert, — сказал он. «Это мне Бог помог, — подумал он. — Никто другой не смог бы».
Он быстро пошел к калитке.
Он не знал, куда идет или куда Эсме пошла этим путем. Но садовые стены высоки, а эта калитка — кажется, единственный быстрый выход отсюда.
За забором оказался склон холма с обширным фруктовым садом — и ни единой живой души на горизонте. Он в отчаянии огляделся. «Эсме!» — прокричал он. Ответил ему только ветер, более резкий, чем прежде, пришедший с юго-запада. Он мог обыскать сад или же пойти на запад, к заливу. Он посмотрел на потускневшее солнце и направился к более каменистому склону холма, обращенному к бухте.
Немного поблуждав, он нашел утоптанную тропинку. Когда сад остался позади, дорога стала уже, она коварно петляла по коричневому мрамору склона. Казалось, шли часы, а он все кружил по одному месту, не приближаясь к заливу. Он напомнил себе, что в Албании все дороги такие: петляющие, мучительно медленные, окольными путями ведущие по не прощающей земле. А значит, Эсме идет не быстрее, чем он… если она пошла этой дорогой. Но она должна была пойти этой. Он не мог себе позволить думать иначе.
