— Галат, ты был прав, клан Серого орла уже откочевал. — Женские интонации показались полуобезумевшему шаману смутно знакомыми.
Завешивающая вход изорванная шкура откинулась в сторону, и в душную, сырую полутьму кто-то зашел. Осмотрелся коротко, удивленно втянул воздух, подошел поближе, склонился над угасающим телом старого колдуна, всмотрелся… и тут же опрометью выскочил наружу.
Вернулись они уже вдвоем. Все тот же навевающий зыбкие воспоминания женский голос властно произнес слово Силы — и почти угасший магический светильник засиял, словно упавшая с неба звезда, удивленно озирая нищету и запустение дрянного, брошенного шатра.
— Какая встреча, ну надо же! — насмешливо протянула женщина.
Наливаясь гневом, старый шаман все же нашел в себе крохи сил. И открыл глаза — медленно, с усилием, словно поднимал железную гору. Возле его ложа, судя по всему, последнего, стояла Нагит, владеющая Силой из испокон веков враждебного клана Вольного ветра.
— Что с ним, мать? — спросил молодой крепкий парень, с тенью былой боязни взирая на некогда сильнейшего колдуна Великой степи.
Еще не пожилая, но рано увядшая женщина провела над беспомощным стариком ладонью. Еле ощутимое сквозь манящее забытье и холод дыхание Силы пронеслось по его телу, заставив заскрежетать зубами от собственного бессилия.
— Хм, интересно… похоже, умирает, — пробормотала она задумчиво.
— И что теперь? — Галат метнулся наружу, притащил седельные сумы и бросил у входа.
Мать его задумалась, глядя на немощного шамана.
— В другое время собственноручно добила бы тебя палкой, не задумываясь. С удовольствием, как самую ядовитую из змей. Много ты зла принес, Сульди, и мне тоже. Но все же… — Она заколебалась.
— Галат, принеси воды и хвороста — мне потребуется кипящая вода.
Шаман впал в полубредовое забытье, ибо жизнь уходила медленно, но неотвратимо. Он уже почти не чувствовал, как в него влили целебный, восстанавливающий силы взвар. Затем пальцы вложили в рот щепоть горького растертого порошка и сдавили особые точки на шее, заставив уже почти не подчиняющееся разуму тело судорожно сглотнуть. И еще отвара — уже какого-то другого, горячего и вонючего. И призыв Силы, свежей струей влитой в изголодавшееся по ней естество, возвратил шамана к жизни…
— …Видишь ли, Галат, этот упрямый старик умирает не от старости и не от кинжала под лопатку. А если сильнейший — давай уж смотреть правде в глаза — сильнейший шаман Великой степи уходит по следу Великой матери-кобылицы, то я хочу знать причину…
Негромкое бубнение где-то рядом мешало с скользнуть окончательно в сладкое и бездумное ни что. Теребило, тянуло, суетливо тормошило. В страхе металась меж мирами душа, дергалась, так и не решившись ни на что.
И все же Сульди открыл глаза. Сделал то, чего не ожидал от себя сам.
Ночь, благословенная пора! Чтобы знать это, шаману не нужно даже выходить из кибитки и смотреть на полное ярких южных звезд небо. Ночь, дающая отдых одним и время трудов другим. Ночь входила в душу, мягкими и повелительными шагами, шепча что-то только избранным.
— Ну вот, кажется, очухался, — сказала женщина.
Шар света вновь ярко засиял, и Сульди увидел перед собой самую ненавистную, самую сильную и увертливую из своих противников. Она, чуть склонив набок голову с длинными, сальными и уже начинающими седеть волосами, разглядывала старого шамана. Шаманка хотела оскорбить умирающего старика, но передумала и сказала другое:
— Помнишь своего сына, Сульди?
Еще бы не помнить ему своего единственного сына Архая! Сильного, как степной бык, резвого, как жеребец-трехлетка; парень год назад погиб на скачках в честь праздника Весенней кобылицы. Как тогда разум отца не помутился от горя — того не ведал никто. А ведь двадцать сыну этой осенью исполнилось бы…
— Как ты думаешь, старик, просто так находится слепень, что жалит лихого скакуна? И просто ли так наездник, которого взбесившийся жеребец выбрасывает из седла на полном скаку, посреди ровной степи вдруг падает не на землю, а виском на вовремя подвернувшийся камень?
Во взгляде ее не было торжества или злости — одна лишь бесконечная усталость.
— Я догадывался. Но доказать ничего не мог. А теперь не могу даже и сделать с тобой то, чего ты заслуживаешь, — угрюмо ответил старик, глядя в темные глаза степнячки.
— Чего я заслуживаю… — протяжно повторила она, словно пробуя его слова на вкус.
— Нет, Сульди. Ты был самым сильным и грозным шаманом Великой степи, это правда. Но правда также и то, что ты всегда видел лучше то, что происходит далеко от тебя, а то, что творится вокруг, ты не замечал. Помнишь то лето, когда вы разбили в битве наш клан Вольного ветра? Помнишь молодую наложницу, что приволокли тогда в твою кибитку и бросили на ковер перед тобой, еще хмельным от запаха нашей крови и от ощущения своей победы?
Она покивала головой, силой мысли оживляя те давние события.
— А я никогда не забуду, Сульди. Тело моего мужа еще не остыло на скорбном поле битвы, а ты уже насиловал меня прямо посреди стойбища — на глазах у всех. И дочь, что я носила тогда под сердцем, так и не увидела свет. Так что с Архаем я всего лишь вернула тебе долг.
Не ответил ей шаман, полностью погрузившись в свои думы. А она продолжила негромким, чуть надтреснутым голосом:
— Ты прожил жизнь впустую, гордый старик. Как пучок соломы — горел ярко, но не осталось от тебя ни угольев, ни тепла, ни потомков. И живи теперь с этим, если сможешь.
Сульди медленно поднял голову, и в слезящихся глазах его плескалось безумие.
— Ты сберегла мою никчемную жизнь, чтобы бросить мне в лицо это? Чтобы насладиться своим торжеством?
Нагит медленно покачала головой.
— Нет, есть еще две причины. Первое — я хочу знать, какая сила пригнула тебя к земле, хотя твой час еще не пришел. По договору Круга вождей эти земли отходят моему клану. И я, как шаманка Вольного ветра, буду проклята, если оставлю хоть какую-то завесу над этой тайной.
Долго думал старый шаман, безучастно глядя в темноту через дырявые шкуры. Мысли его в ночи тянулись медленно и со скрипом, словно повозка, влекомая двумя древними клячами, давно не годными не только под седло, но и в котел — уж больно они были тощими да жесткими. Но даже и эти позорные подобия Великой матери-кобылицы, влачащие свои жалкие дни лишь из милости или недомыслия пастуха, в конце концов привели шамана к ответу.
— Даже если я заупрямлюсь, ты знаешь, как вырвать из меня признание. Многому ты научилась у меня, Нагит, слишком многому. В другое время я гордился бы таким врагом, как ты. С моим уходом именно тебе носить Знак Первого шамана Великой степи…
Женщина напротив издевательски расхохоталась, и ветер за шкурами на время испуганно умолк.
— Да есть ли он? Не байки ли все это о Знаке, которого никто и никогда не видел? Уж не померещилось ли это тебе однажды после чаши перебродившего кумыса, а, Сульди? И почему же он не спас тебя?
