Тем временем колдун, явно нагулявший на свежем воздухе еще тот аппетит, улыбнулся довольно, съев свою лепешку. Облизал губы! Протянул руку, взял долю Линн и принялся нахально уписывать и ее лепешку тоже.
— Вам оно уже не понадобится — все равно до вечера не доживете… — объяснил он с набитым ртом, усмехаясь. — Все вас в устье и вдоль берегов ищут — а я, умный, догадался и вверх по течению пошел. Вот утру нос мастерам!
Девчонка не без интереса разглядывала его мощную, не знающую голода фигуру. Стриженую голову и до синевы выбритое лицо. «Вот же ж дали боги! Да с такой статью он и безо всякого колдовства десяток человек расшвыряет — здоровяк-то какой. Ручищи поболе в обхвате, чем у тощего Зугги ноги-то. И шея как у быка, короткая и толстая. Аж голова, кажется, прямо на плечах сидит. И дурна-ая голова, ох, дурная…» — думала девушка.
Съев и третью лепешку, отнятую у безучастно потерявшего ко всему съестному интерес кузнеца, колдун сыто потянулся, благодушно вздохнул. Затем погладил себя по животу, прислушался к чему-то, и на лицо его набежала легчайшая тень недоумения.
— Тикай! — бросила Линн в сторону Зугги и отчаянным рывком, не обращая внимания на внезапно сорвавшуюся с плеча дрорду, прыгнула за ближайшие деревья.
Падая, перекувырнулась на мягкой хвое, пребольно поставив синячище о некстати подвернувшуюся под спину шишку, — и припустила наутек. Однако, отбежав едва ли пару десятков шагов, она услыхала позади себя звериный вой, в котором уже едва ли было что-то человеческое.
Вот и все. Линн остановилась, победно усмехаясь. Послушала немного, наслаждаясь, словно музыкой. Затем забрала чуть в сторону, крадучись перебегая за замершей в безветрии лесной порослью, и тихо вернулась назад.
Настороженная, словно взведенный арбалет, готовая в любой миг юркнуть обратно за ствол дерева и пуститься наутек, она выглянула из-под еловой ветки на место стоянки.
Колдун лежал, дергаясь в судорогах, прямо где стоял, и нога его уже затлела в разворошенном кострище. На миг в его глазах мелькнуло осмысленное выражение, с залитых кровью и зеленой пеной губ сорвался мерзкий хрип, а затем он снова скорчился и затрясся, руками разрывая свой живот и сгорающие в невыносимой муке внутренности.
Мало-помалу он затих, выплевывая на пожелтевшую прошлогоднюю хвою кровь пополам с потрохами. Дернулись в агонии скрюченные ладони — да так, что раздавленная печень брызнула Линн прямо в лицо, и он затих навсегда.
Девчонка чуть не подпрыгнула с перепуга, когда на плечо уселась тихо подлетевшая Синди. Дрорда недовольно заявила что-то своей хозяйке, посмотрела на разгромленное место стоянки, а затем, явно успокоившись — на покойников она не обращала внимания категорически, — вознамерилась продолжить свой прерванный сон.
— Зугги, возвращайся. Подох колдун, — звонко крикнула Линн, безбоязненно выходя из-за укрытия и затаптывая затлевшую уже от раскиданных угольев хвойную подстилку.
Однако прошел добрый десяток ангов, прежде чем из-за сосны выглянуло белое, перекошенное от страха лицо кузнеца. В это время девчонка устраивала поудобнее полумертвого Соплю и (прямо тебе образчик заботливости!) вытирала холодный пот, струящийся по его лицу. Если бы ее в этот миг увидел распорядитель лицедеев и бродячих актеров, то не мешкая взял бы Линн на самые сложные роли — если бы знал подоплеку странных… нет, более чем странных происшествий.
— Чего это с ним такое? — отчего-то шепотом спросил Зугги, боязливо косясь на застывшее тело колдуна.
— Съел, наверное, что-то не то, вот и похарчился… — неопределенно ответила Линн, со вздохом оставив в покое парнишку.
Она посмотрела на кузнеца, засмеялась мелко и нервно — ее только сейчас начало колотить от пережитого. Затем всплеснула руками, едва сдерживая так и рвущийся на волю смех, достала из рукава и продемонстрировала тому махонький пузырек с белым, искрящимся в лучике солнца мельчайшим порошком.
— Растолченный в пыль алмаз, — коротко пояснила она, кивком указав на нелепо вывернутое, окровавленное тело.
— Понятно. — Зугги судорожно сглотнул, кивая, но по глазам его было видно — ничегошеньки он то ли с перепугу, то ли по необразованности своей не соображает.
Меж тем Линн, трясясь от схлынувшего и оставившего мерзкий холодок в груди возбуждения, протянула ему кружку.
— Полей мне. Да не мимо — что это у тебя руки трясутся? — и принялась тщательно мыть свои ладони и запястья, натирая их вырванным стеблем мыльнянки.
— Дык, это… он же ж магию свою супротив отравы читал. — Кузнец никак не мог понять.
С трудом вздохнув, удерживая так и рвущийся наружу то ли вой, то ли хохот, девчонка терпеливо объяснила:
— Так алмазная пыль и не яд. Хоть и мелко толченная, а все потроха ему порезало. Пока вы рты разевали, я ему в лепешку щепоть и сыпанула — в дырочку от прутика. А он, дурак, и слопал — а там на десяток таких бугаев хватило бы.
Наконец, дважды вымыв и сполоснув ладони — а кружка у Зугги была знатная, почти ведерного размера, — она вытерла их чистой тряпицей.
— Я свое дело сделала, а ты привяжи колдуну на шею каменюку какую да спихни в реку-то.
Зугги озадаченно почесал в затылке, все еще сомневаясь в том, что колдун действительно умер.
— Да как же оно? Никто ничего и не заметил — даже покойник, чтоб его демоны в аду миловали…
Линн уже села на край сложенного в несколько раз паруса, обняла колени, чтобы не так трясло, и кое-как выдохнула непослушными губами.
— Куда уж вам заметить… ты кузнец, он маг. А вор-то тут я!
Старик повздыхал, поворчал, все еще удивляясь — как оно так вышло. Затем, уважительно посмотрев на тихо рыдающую девчонку, сделал над собой отгоняющий зло знак — и принялся за работу.
Вытащил из мешка нож (не оружие, а инструмент), отрезал от края холстины длинную неширокую ленту и, осторожно прикасаясь к коченеющему телу, привязал ее одним концом за шею. Затем ускользнул за деревья, побегал вдоль берега реки, нашел размытый обрывчик и приволок оттуда подходящий булыжник, словно специально обкатанный — с выемкой посередине, а затем прикрепил его к свободному концу ленты.
Хекнув от натуги, взвалил на плечо тяжеленное, в смерти словно ставшее еще тяжелее неподвижное тело и потащил к воде, шурша в зарослях и хрипло дыша.
Вернулся он нескоро — мокрый до пояса и с узлом в руках.
— Усе, утоп бедолага — да ловко так пошел… Я одежонку его позаимствовал — неприметная она. А то чего ж добру пропадать? Да в поясе его сначала пошарил. — И он вывалил на холст парусины тяжело звякнувший мешочек, ничем не приметный кинжал в обтянутых кожей ножнах и аккуратно свернутую накидку.
Подумав, махнул рукой на все эти треволнения. Сел рядом и принялся укорачивать добротную шерстяную одежду, подгоняя ее под свой рост. Он еще некоторое время привычно занимал натруженные руки работой, отвлекаясь от тяжких мыслей. Прошло довольно много времени, прежде чем кузнец поднял седеющую голову и посмотрел на бездумно глядящую во вновь разожженный костер девчонку.
