— Я знаю, что давно должен был тебе обо всем рассказать, но я боялся. Ты мне дорога. Я не мог даже подумать о том, чтобы потерять тебя. Но сегодня я не мог вынести того, что было. Я не мог тебя утешить, не мог отвезти домой. Точно так же, как не мог быть рядом, когда тебе снились кошмары. Я не мог позаботиться о своей женщине, потому что она не была моей женой. А заставить тебя стать моей женой я тоже не мог. Даже сделать тебе предложение, как полагается. Я все отшучивался, делая вид, что все это несерьезно, хотя на самом деле было очень для меня важно. Но с моей стороны было бы нечестно уговаривать тебя, пока я не очищу свое сердце от лжи.
— А теперь оно чистое? Больше ничего не было — кроме той ночи в Венеции, когда ты был с отцом и теми двумя людьми, твоими сообщниками?
— Это только часть моего прошлого. И возможно, даже не самая худшая. Я причинял вред другим. Но эти долги уже давно оплачены. Я даже загладил свою вину перед твоей страной. Я служу твоему королю уже десять лет. Но своей вины перед тобой я не загладил. Хуже того, грехов у меня стало больше.
Десять лет, подумала Лейла. Десять лет служить чужому королю. Иметь дело с ужасными и низкими отщепенцами, выполнять самые сложные и деликатные поручения, чтобы загладить свою вину. Все, что было не под силу или слишком грязным, или слишком неприятным для правительства его величества, поручалось делать Исмалу.
— Если его величество тобой доволен, то и я должна быть довольна. Даже если ты — если ты убил моего отца.
— Я его не убивал. Пожалуйста, поверь мне.
— Я верю. Но мне просто хотелось бы знать… Что тогда произошло?
— Это очень неприятно.
— Я и не ожидаю ничего приятного.
Исмал немного расслабился и, усевшись по-турецки, начал свой рассказ.
И начал с того времени, когда он стал покупать краденое оружие у партнера ее отца, имени которого он не может — не имеет права — раскрыть. Он рассказал, что запланированная им революция в Албании провалилась, потому что он связался не с теми людьми, а вдобавок влюбился в дочь Джейсона Брентмора. Потом Али-паша пытался его отравить, но ему удалось сбежать с помощью двух слуг в Венецию, где он, запугав Джонаса Бриджбертона, выудил у него информацию, порочившую его анонимного партнера. Исмал описал, как он использовал Лейлу, которую даже не видел, чтобы ускорить переговоры, и как приказал опоить ее опиумом.
После этого он срочно поехал в Англию — хотя слуги ему этого и не советовали. Но ему не терпелось отомстить всем тем, кого он считал своими врагами: анонимному поставщику оружия, любовнику Эсме Иденмонту и, естественно, самой Эсме. Исмал рассказал Лейле о кровавой развязке в Ньюхейвене и о том, как Эсме спасла ему жизнь, а за свои преступления он расплатился с ее семьей драгоценными камнями.
Потом Исмал рассказал Лейле о своем путешествии в Новый Южный Уэльс и о кораблекрушении, которым он воспользовался, чтобы спастись, о своей встрече с Квентином, решившим, что Исмал будет более полезен в Европе, чем среди преступников, отправленных в Австралию.
Закончив свой рассказ, Исмал опустил голову, будто ожидая нового удара.
— Такое впечатление, что тысяча восемьсот девятнадцатый год был для тебя полон событий, — сказала Лейла. — Неудивительно, что удар по голове не слишком тебя обескуражил. Я поражена, что ты вообще запомнил дочь Бриджбертона.
— Как только ты произнесла имя своего отца, я сразу же вспомнил тебя. Но я уже тогда обеспокоился. Когда ты рассказала мне о Боумонте и о том, что он увез тебя из Венеции, я понял , что он лишил тебя невинности и поэтому ты вышла за него замуж. Я тогда чуть не умер от стыда. Тебе пришлось вынести десять лет позора, и виноват в этом был я.
— Я не была несчастна. Не надо считать меня жалкой жертвой этой пьяной свиньи. Я признаюсь, он был отвратителен, но…
— Отвратителен? Он изменял тебе и даже не желал как-то загладить свою вину в постели. Он был пьяницей, извращенцем, шантажистом и предателем…
— Он сделал из меня художника, — отрезала Лейла. — По крайней мере он уважал то, чем я занималась, и притом гораздо раньше многих оценил мои способности. Он понял, что у меня есть талант, и послал меня учиться. Он заставил моего первого учителя взять в ученицы женщину. Он познакомил меня с моими первыми заказчиками. И ему тоже многое пришлось стерпеть от меня — мой взбалмошный характер, мои амбиции. Он разрушал чужие жизни, но не мою. Я дочь своего отца, и я мстила ему той же монетой. Сегодня я чуть было не убила тебя грелкой для постели, и можешь мне поверить, что ты был не первым мужчиной, который пострадал от меня. Так что не смей жалеть меня!
Лейла вскочила и начала ходить по комнате.
— Жалость, — бормотала она. — Ты говоришь, что любишь меня, а оказывается, это всего лишь жалость, да еще навязчивая идея загладить свою вину. Тебе следовало бы быть умнее. Ты знаешь обо мне больше, чем когда-либо знал Фрэнсис: все мои недостатки, мои поступки, неприличные для леди. У меня нет от тебя ни единого секрета, и все же ты хочешь сделать из меня жалкую, страдающую жертву!
— Лейла.
— Это все ваш проклятый мужской шовинизм, — продолжала бушевать она. — Права леди Брентмор. Только потому, что они сильнее физически — или думают, что сильнее: мужчины считают себя венцом творения.
— Лейла.
— Потому что им стыдно признаться, что мы им нужны. Адаму ведь был кто-то нужен. У него никогда не хватило бы смелости надкусить это яблоко. Еве надо было съесть его одной и позволить Адаму гулять по раю в полном неведении подобно окружавшим его бессловесным тварям. Этот глупец не понимал даже, что он нагой! А кто сшил эти фартучки из листьев? Уж конечно, не он! У него не хватило бы…
Хлопнула дверь. Лейла резко обернулась. Исмала не было.
Лейла подбежала к двери, рванула ее и столкнулась с Исмалом. Его руки обвились вокруг нее и крепко сжали.
— Все же я сильнее. И голова у меня крепче. Но я не бессловесная тварь. Я ошибся. Прости. Я не хотел тебя оскорбить. Я знаю, что ты сильная, смелая и… опасная. За это я тебя и люблю. И за твой дьявольский ум и страстное сердце и, конечно, за твое великолепное тело. А теперь, тигрица моя, может, помиримся?
Исмал проснулся и почувствовал, что к нему прижата теплая женская спина. Он перекинул руку на Пышную грудь Лейлы и стал размышлять, не заняться ли им любовью утром.
Утром?
Исмал увидел, что сквозь занавески пробивается яркий солнечный свет. Стараясь не паниковать, Исмал начал осторожно освобождаться от объятий Лейлы, но она повернулась к нему и, что-то пробормотав, положила свою голову ему на грудь.
Исмалу ничего не оставалось, как только гладить ее спину и улыбаться от счастья. Как же хорошо было просыпаться солнечным утром, обнимая любимую женщину!
Лейла пошевелилась и, открыв глаза, тоже сонно улыбнулась.
— Чему это ты радуешься?
